Такой оча-очароват — ик! — тельной женщине.
— Ты обещал детям сегодня погулять с ними, сводить их в зоопарк. Они целый день прождали тебя, — тихо сказала она, не поднимая глаз на Петухова. Увы, и это его не насторожило.
— Ну, подумаешь, обещал, — деланно удивился он. — Ведь детям — ик! — не взрослым. Детям не считается.
— Нет, считается! — закричала Наденька, подбегая к матери и обхватывая ее руками.
— А ты молчи! — оборвал отец. — Я сказал, не считается — значит, не считается. Я лучше знаю. Сходим в следующее воскресенье. — Он вздохнул: — Вот язва. Не дает человеку отдохнуть, как ему хочется.
— Пьяница проклятый! — сказала жена с горькой ненавистью. — Откуда ты взялся на мою голову? Всю жизнь, мерзавец, отравил. Долго еще ты будешь меня мучить?
Петухов плюхнулся на диван и стал снимать туфли, которые больно жали. Непослушные пальцы соскальзывали, не могли поймать кончики шнурков.
— Папочка, дай я развяжу, — подбежал к нему сын. Он мигом стащил с отца туфли. Тот остался в ядовито-желтых носках.
— Что же дальше? — спросил Петухов, обиженно кривя губы. — Что же вы предлагаете, мадемуазель? Каков выход из тупика? — Он поднялся, качнулся и неуверенно схватился рукой за край стола. — Итак, двое не сошлись характерами. Что подсказывают нам жизненный опыт и судебная практика? Ну?
— Я не знаю, — сказал Витька.
Жена подошла к Петухову и влепила ему крепко прозвучавшую пощечину, потом вторую. Голова его мотнулась сначала в одну, а потом и в другую сторону. Петухов икнул и обиженно уставился на жену.
— Так… употребляем грубую физическую силу. Что ж, учтем как усугубляющее вину обстоятельство. За что вы сядете на пятнадцать суток, сударыня. Ясно? Я сам позабочусь…
— Убирайся, — тихо попросила жена. По ее щекам струились слезы, но Петухов не видел их. — И чтобы, окаянный, ноги твоей здесь не было! Как мне детей воспитать с таким мужем? Витька уже курил сегодня.
— Я только один раз попробовал, мамочка, — запротестовал сын. Он разрывался на части между матерью и отцом, не знал, чью сторону принять. Отец был добрее матери, дарил патроны и давал поиграть стартовым пистолетом.
Петухов взбодрился.
— Не жди, что я буду валяться в ногах и просить пощады, — надменно заявил он. — Когда меня прогоняют, я ухожу. Они — свидетели, — он указал пальцем на детей. Взгляд его был тошнотворно туп.
— Убирайся хоть на край света! — крикнула жена.
— Хорошо, — охотно согласился Петухов. — Уберусь хоть на край света. На Северный полюс.
Сын наконец сделал выбор. Он бросился к отцу, обхватил его колени:
— И меня возьми с собой на Северный полюс, папочка!
— Хорошо, сынок. Тебя возьму, а Надьку не возьму. Пусть остается со своей прекрасной мамочкой, — в голосе и взгляде Петухова был сарказм. Он искренне верил, что отправится сейчас на Северный полюс. Пусть неблагодарная жена пеняет на себя. Петухов снял с вешалки пиджак, в котором ходил на службу, то бишь выполнял свои судейские обязанности, надел его, с трудом попадая руками в рукава, отстранил сына и громко хлопнул дверью.
— Вот так уходят оскорбленные люди, — говорил он сам себе, спускаясь по лестнице с четвертого этажа.
Петухов шел по улице с гордо поднятой головой, изо всех сил стараясь идти строго по линейке и в ногу с воображаемой колонной спортсменов. Он считал себя абсолютно трезвым. Его непреднамеренный путь лежал в сторону городского сада, неподалеку от которого он жил. Из сада доносились призывные звуки духового оркестра. Петухов был в черном костюме и ядовито-желтых носках. Туфли он забыл дома. Впрочем, их отсутствие он как-то и не замечал. Да и, признаться, идти без туфель было гораздо удобнее. У пивного ларька он выпил кружку пива, пососал пустую клешню рака, которую кто-то с коварной улыбкой подсунул ему, и затопал дальше.
Стемнело. В городском саду зажглись голубоватые огни фонарей. Петухов шагал по центральной аллее в сторону, откуда доносилась игривая танцевальная музыка. Он вспомнил молодость — ему захотелось потанцевать. Сидящие на скамейках с недоумением смотрели на его ноги в ядовито-желтых носках, но не успевали ничего понять: Петухов исчезал из поля их зрения.
На танцплощадку в суматохе его пропустили беспрепятственно по служебному удостоверению. Петухову было около тридцати, к тому же он второй день не брился, и в глазах юных посетительниц танцев он выглядел безнадежно старым. Но он считал себя неотразимым и потому смертельно обиделся, когда три девицы подряд отвергли его приглашение.
И если бы сейчас ему поднесли конец бикфордова шнура, привязанного к земному шару, он, не задумываясь, поджег бы его огнем своей папиросы.
Петухов разочарованно сел на скамейку. Мыслей в голове не было. Ни одной. Даже самой завалящей. Он просто сидел, покачивался и слюнявил потухшую папиросу.
Напротив остановились два молодых человека.
— Жулики? — в упор спросил Петухов, обливая молодых людей презрительным взглядом. — Я вашего брата по запаху за километр чую. Одни бегают за рублем, другие за бабами. Разницы никакой.
— Нет, уважаемый, мы не бегаем, — учтиво ответил Алик, ибо это был именно он. — Мы копаем. Честь имею — младшие научные сотрудники, археологи. Специалисты, так сказать, по части раскопок. Типа Шлимана. И этого, как его… академика…
Петухов с сомнением покачал головой:
— Может быть… Но откуда у нас раскопки? На кладбище разве что…
Алик и Юраша отошли от пьяного.
Пока Юраша галантно приглашал на очередной танец приглянувшуюся ему девицу внушительных габаритов, Алик вновь, повинуясь какому-то безотчетному порыву, подошел к пьяному в желтых носках. Тот уже неподалеку от выхода держался рукой за ограду.
— Дань новой моде? — осведомился Алик, по-приятельски трогая его плечо и кивая на ноги в желтых носках. — Или пощечина общественному вкусу?
Как видно, ирония не понравилась Петухову: он насупился и брезгливо пожевал губами.
— Хочешь в компанию по рваному? — угрюмо спросил Петухов. Его охватила небывалая апатия. А тут еще этот тип пристал с дурацкими вопросами.
— О чем бормочет ясновельможный пан? — наклонился к нему Алик. — О какой рваной компании?
— Не о компании, а о рубле, — досадливо дернулся всем корпусом Петухов.
— А сам ты уже готов, накосился на горлышко, — глядя на Петухова как на неодушевленный предмет, изрек Алик. — Ишь, пропойца, шары выкатил. Чего уставился?
Петухов, не мигая, смотрел на ухмыляющегося Архипасова и молчал. Тот достал пачку «Нашей марки», размял папиросу, пошарил спички, не нашел, попросил:
— Дай-ка огоньку, приятель.
Петухов полез в карман пиджака и вытащил пустую красную скорлупу рака с выпученными черными дробинками глаз и длинными усами. Недоумевая, он долго рассматривал находку. Алик тихо смеялся. Петухов осоловело глядел на него.
— Чего зубы скалишь? — он вяло взмахнул рукой. — Врежу — и с катушек. Мигом улетишь на Северный полюс. — Мстительная мысль приласкала душу. Петухов желчно улыбнулся — Ишь, ублюдки, блайзеры нацепили.
— Спичек дай и не шуми, а то схлопочешь.
— Я отхвачу? На, выкуси, — Петухов поднес к носу Алика вялый кукиш. — Вот где они у меня сидят, понял? — Петухов похлопал себя по карману. Там что-то хрустнуло. Он полез туда и вытащил двумя пальцами за длинный ус еще одну скорлупу рака. — Сволочи! Мои карманы им не мусорная яма! — выкрикнул он и качнулся на ногах. — Чего тебе, жулик, надо?
