– Не слишком, надеюсь?
Она быстро взглянула на него и неожиданно улыбнулась.
– Никогда не бываю слишком усталой для этого.
– А что я, по-твоему, имею в виду? – продолжал он, приблизившись к ней так, что она ощутила тепло его крупного тела. Позади них тени на стене слились в одну.
Таунсенд поднялась на цыпочки и запустила пальцы в его волосы, притягивая его голову вниз, к своей, так что их губы почти соприкоснулись. Прильнув ближе, она обвила руками его бедра и тесно прижалась к нему. Ее губы изогнулись в медленной лукавой улыбке.
– Ради Бога, Ян, мы достаточно давно женаты, чтобы я могла понять, что у тебя на уме только одно.
Ян рассмеялся.
– Ты так уверена в этом? После недельного замужества? Даю слово, я, должно быть, навязывал тебе свое внимание слишком часто.
– О нет, – сказала Таунсенд напряженно. – Никогда.
Улыбка исчезла с лица Яна, и мускул дернулся на щеке. Подняв ее на руки, он понес ее к постели. Таунсенд вздохнула и прижалась к теплой широкой груди, дрожа от ожидания.
Однако романтичность момента была испорчена – когда Ян опустил ее на покрывало и лег возле нее, неустойчивая кровать не выдержала тяжести и с грохотом провалилась под ними. Грохот этот заглушил шум дождя и завывание ветра и привлек прибежавшую из своей комнаты в тревоге Китти. Остановившись в дверях, она смотрела, открыв рот, на герцога и герцогиню Бойн, лежавших на покрывале сломанной кровати с видом провинившихся детей.
Багровая от смущения, Китти захлопнула за собой дверь, что вызвало у них взрыв хохота.
– Ее лицо! – произнесла Таунсенд, задыхаясь от смеха. – Ты видел выражение ее лица?
– Очевидно, она думает, что я был столь страстен, что сломал ножки у кровати, – согласился Ян. Вновь притянув ее к себе, он лежал, смеясь так же весело, как и она, но смех постепенно затих и в комнате воцарилась тишина.
– Не могу даже выразить, насколько лучше я себя чувствую, – призналась Таунсенд. Она обенулась к Яну, который лежал, закинув руки а голову, и наблюдал за ней. – До этого я чувствовала себя такой несчастной.
– А-а... Я так и думал, что-то тебя тревожит. – Он коснулся ее щеки. – Расскажи, пожалуйста.
Интимность его прикосновения и нежность в голосе обезоруживали ее. Она уже было решила не говорить ему о встрече с Перси в Эли и, тем более, о его глупой сплетне, но сейчас не могла не рассказать ему об этом, посмеиваясь над собой и Перси. Потом она взглянула на Яна, чтобы увидеть, как он отнесся к ее словам, и на миг увидела что-то в его лице, чего он не смог быстро скрыть.
Таунсенд почувствовала себя так, как будто пушечное ядро взорвалось в ее груди, – она ясно увидела по суровому выражению лица Яна, что все сказанное Перси было правдой. Ему нужен Сезак, а не она. Сезак, этот полуразрушенный французский замок, который ее мать в незапамятные времена унаследовала от своей тетушки Хейл, наследство, которое приводило к большим затратам на его содержание, чем оно стоило, причина постоянных огорчений для ее отца и бесконечных поддразниваний со стороны братьев, когда, в день ее тринадцатилетия, его прибавили к ее приданому. Как узнал Ян о нем? И почему так жаждал его, что ради этого женился на ней? Таунсенд робко вздохнула.
Она ощутила щемящую тоску. Похоже было, что все радужные мечты, которые она тщательно и заботливо лелеяла для себя и Яна, лопнули. Осознание его предательства охватило ее, и она рывком поднялась, выбравшись из постели, и прислонилась к стене. На ее лице было выражение жестокой обиды.
– Не притрагивайся ко мне, никогда больше не притрагивайся ко мне! – голос ее был неузнаваем. – Ты получил, что хотел, этот чертов замок и что там еще мой отец обещал тебе, когда мы поженились. Не надо больше тратить времени и притворяться.
– Таунсенд, перестань!
Ее губы искривились от тона Яна. Она пыталась сказать еще что-то, но слова перешли в рыдания и, закрыв лицо руками, она выбежала из комнаты.
Ян долго смотрел ей вслед жестким и холодным взглядом, понимая, что преследовать ее бесполезно. Он подошел к столу, поднял бокал и осушил его залпом. Затем поднял другой, но не выпил, а с силой швырнул в камин.
9
Порывы ветра хлестали в окна дождем. Китти дрожала от холода. Ей не нравился этот огромный холодный дом, который от сверкающих полов до лепных потолков был набит картинами, старинным хрусталем и фарфором, дом, где казалось, что если ты не будешь ходить на цыпочках и говорить вполголоса, то что-то обязательно разобьется. Он напоминал Китти музей или театр, сцена которого чрезмерно украшена ненужными колоннами, а актеры движутся на подмостках, изливая на зрителей реплики из ужасной пьесы. Бутафория, а не настоящая жизнь.
С губ Китти сорвался усталый вздох. Лучше не задумываться над тем, во что превратилась жизнь – ее и леди Войн – со дня их приезда в Париж. Китти должна была признать, что она ненавидит Францию, ненавидит засиженные мухами гостиницы, которые давали им приют во время их утомительного путешествия, и переправу на корабле через канал, когда ее мутило от качки. Она ненавидела дом и слуг, живущих здесь, в особенности кособокого горбуна, который величал себя
Герцогу, казалось, ничуть не претило его уродство. Напротив, он даже бегло представил его, прежде
