— Да, будьте добры.
— Я подумал, что мне придется играть двойную роль — медицинского эксперта и свидетеля, поэтому, ожидая вашего звонка, я попытался сам для себя разложить все по полочкам. Итак, я начинаю. Идрис Кампанула было около пятидесяти лет. Она поселилась в Ред-хаус в возрасте двенадцати лет. Тогда же умерли ее родители. Ее дядя, генерал Кампанула, удочерил бедную сироту, и она стала жить вместе с ним. Он был старым холостяком, и девочку воспитывала его брюзгливая сестра, про которую мой отец говорил, что более ужасной женщины он в жизни не встречал. Когда Идрис было около тридцати лет, генерал умер, а его сестра пережила его всего на пару лет. Дом и деньги — кстати, много денег — достались Идрис, которая к этому времени стала очень походить на свою тетушку. Nil nisi[7] и все такое, но факт остается фактом. Но ей так и не повезло. Изголодавшаяся и подавленная, с массой устаревших манер и викторианскими темами для разговоров. Итак, последние двадцать лет ее интересы заключались в хорошей пище, общественной деятельности и местных скандалах. Честное слово, это просто невероятно, что ее уже нет! Послушайте, я не слишком многословен?
— Ничуть. Вы даете нам общую картину, а это как раз то, что нужно.
— Итак, все это так было до сегодняшнего вечера. Я не знаю, рассказывал ли вам Роупер о спектакле.
— У нас пока не было времени, — сказал Аллейн, — но я надеюсь, что до наступления дня я испишу его рассказами несколько блокнотов.
Роупер явно почувствовал себя польщенным и немного приблизился к беседующим.
— Этот спектакль готовился небольшой группой местных жителей.
— Одним из которых были вы, — добавил Аллейн.
— Ого! — Доктор Темплетт вынул трубку изо рта и изумленно уставился на Аллейна. — Это что же, вам кто-то сказал, или вы сами догадались?
— Сейчас объясню. На ваших волосах остался след от грима. Пожалуй, здесь мне следует добавить, что я когда-то написал короткую монографию о гриме.
Доктор Темплетт усмехнулся.
— Ставлю один против десяти, — сказал он, — что вы не сможете определить, какая роль у меня была.
Аллейн посмотрел на доктора в профиль.
— Вообще-то нам не разрешается этого делать, — сказал он, — но я рискну. Возможно, у вас была роль француза, носящего пенсне без оправы. Ну как?
— Это был спор на деньги?
— Да какой там спор, — примирительно сказал Аллейн.
— Ну, тогда я хотел бы услышать ваше объяснение, — сказал Темплетт. — Приятно чувствовать себя идиотом.
— Боюсь, что я буду чувствовать себя идиотом, давая эти объяснения, — сказал Аллейн. — Это действительно пустяки. Как сказал бы любой сыщик из детективного романа, нужно только рассуждать. Вы удаляли грим в спешке. Живичный скипидар, о котором, правда, я не писал в монографии, оставляет следы, если его не смывать очень тщательно и со спиртом. У вашего подбородка и верхней губы такой вид, будто их изрядно пощипали и остались очень неясные следы, напоминающие черные волоски. Причем только на кончике подбородка и на щеках. Ха! Черная эспаньолка. Характерный признак иностранного посла. Слабый красноватый след у левого глаза наводит на мысль о пенсне без оправы, закрепленном большим количеством живичного скипидара. Полоса на лбу говорит о том, что на голове у вас был цилиндр. И когда вы упомянули о своей роли, вы едва заметно повели плечами. Вы подсознательно думали о вашем выступлении. Ломаный английский. «Как эта называться?» с пожатием плеч. Вот такие дела. Ради бога, скажите, что я прав.
— Вот это да! — с благоговением произнес Роупер.
— Аминь, — сдался доктор Темплетт. — Как говорил господин Холмс…
— …над которым никто не посмеет насмехаться в моем присутствии. Прошу вас продолжить ваше интереснейшее повествование, — сказал Аллейн.
Глава 10
Что рассказал Темплетт
— …И таким образом, вы видите, — заключил Темплетт, — что все мы обычные люди, каких можно найти в любой английской деревне. Ректор, эсквайр, дочь ректора, сын эсквайра, две церковные курицы и местный доктор.
— И приезжая леди, — добавил Аллейн, глядя в свои записи. — Вы забыли про миссис Росс.
— Да, действительно. Что ж, она просто-напросто очаровательная леди, недавно поселившаяся в наших краях. Только и всего. Будь я проклят, но я понятия не имею, кому могло прийти в голову убить эту глупую прокисшую старую деву. Я бы никогда не подумал, что она может иметь врагов.
— А я бы так не сказал, — неожиданно вставил сержант Роупер.
Аллейн вопросительно посмотрел на него.
— Да?
— Да, сэр. Я бы так не сказал. Честно говоря, у этой леди был очень острый язычок. Она была очень злобной и властной женщиной. И к тому же чересчур любопытной. Всюду совала свой нос. Моя жена всегда говорила, что нельзя чихнуть, чтобы об этом не узнали в Ред-хаусе. Моя жена дружит с тамошней кухаркой, но никогда не говорит ей того, о чем не хочет оповестить всю округу. Как говорится, на первое у мисс Кампанула была еда, а на второе — новости. Ее звали «ходячим радио Чиппинга».
— Да, действительно, — чуть слышно прошептал Аллейн.
— Людей не убивают за то, что они любопытны, — заметил Темплетт.
— Бывает, доктор, что иногда убивают, — отозвался Роупер.
— Не могу представить себе такого в случае с мисс Кампанула.
— Возможно, кто-то хотел убить вовсе не мисс Кампанула, — флегматично проговорил Роупер.
— Вот как? — воскликнул Аллейн. — Что вы хотите этим сказать?
— Может быть, хотели убить мисс Прентайс.
— О боже! — в свою очередь воскликнул Темплетт. — Как я об этом не подумал!
— Не подумали о чем? — спросил Аллейн.
— Я забыл рассказать вам. Боже мой, какой я дурак! Роупер, почему вы мне не напомнили? Боже мой!
— Могу я узнать, в чем дело? — опять спросил Аллейн, стараясь сохранять спокойствие.
— Да, конечно.
Темплетт попытался в двух словах рассказать о пальце мисс Прентайс и замене пианистки.
— Ну что ж, это меняет дело, — сказал Аллейн. — Давайте проясним ситуацию. Вы говорите, что вплоть до без двадцати восемь мисс Прентайс настаивала, что будет играть увертюру и антракт?
— Да. Я говорил ей за три дня до этого, что ей лучше отказаться. У нее на указательном пальце возник нарыв, туда попала инфекция, и палец совсем раздуло. Это было очень болезненно. Думаете, она собиралась уступить? Ничего подобного. Она сказала, что перестроит порядок постановки пальцев в своем музыкальном произведении. И слышать ничего не хотела о том, чтобы отказаться. Я спросил ее сегодня вечером, не позволит ли она мне взглянуть на свой палец. О нет! Ему «гораздо лучше»! Она надела на него хирургический напальчник. Примерно без двадцати восемь я проходил мимо женской актерской уборной. Дверь была немного приоткрыта, и мне послышалось, что там кто-то плачет. Я заглянул и увидел мисс Прентайс совсем одну, качавшуюся взад-вперед и баюкавшую свой несчастный палец. Тогда я вошел и настоял, чтобы она показала мне его. Он раздулся и стал красным, как не знаю что. Мисс Прентайс заливалась слезами, но все еще упрямо повторяла, что справится. Мне пришлось проявить настойчивость. Вошла Дина Коупленд, увидела, что происходит, и позвала своего отца, который пользовался у этих двух
