Генри и Джоуслин помогли ей поставить стулья и по ее просьбе подбросили дров в камин. Когда все приготовления были закончены, мисс Прентайс расположилась за столом.
— Мне кажется, Джоуслин, — весело проговорила она, — мой любимый уголок в Пен-Куко — это твой кабинет.
Эсквайр что-то промычал в ответ, а Генри сказал:
— Но ты ведь очень любишь каждый уголок в этом доме, не так ли, кузина?
— Да, — тихо произнесла она, — еще с детства, когда я приезжала сюда на каникулы — ты помнишь, Джоуслин? — я полюбила милый старый дом.
— Агенты по недвижимости, — сказал Генри, — покрыли несмываемым позором слово «дом». Оно потеряло свое значение. Мне очень жаль, кузина Элеонора, что, когда я женюсь, я не смогу привести мою жену в Винтон. Ты же знаешь, я не могу позволить себе залатать крышу.
Джоуслин кашлянул, метнул на сына сердитый взгляд и опять отошел к окну.
— Конечно, Винтон — это часть наследства, — чуть слышно прошептала мисс Прентайс.
— Как ты уже знаешь, — продолжал Генри, — я начал ухаживать за Диной Коупленд. Проанализируй-ка все, что ты подслушала в доме ректора, и скажи: как, по-твоему, она меня не отвергнет?
Он увидел, как резко сощурились глаза Элеоноры, и она улыбнулась немного шире, чем обычно, обнажив свои далеко выдающиеся вперед некрасивые зубы.
«Ну типичная французская карикатура на английскую старую деву», — подумал Генри.
— Я абсолютно уверена, дорогой, — сказала мисс Прентайс, — что ты не думаешь, будто я специально подслушала ваш милый разговор с Диной. Ничего подобного. Но я очень огорчилась, уловив несколько слов, которые…
— Которые ты передала отцу? Я уверен в этом.
— Я считала своим долгом поговорить с твоим отцом, Генри.
— Зачем?
— Потому что я считаю, дорогой, что вы оба слишком молоды и нуждаетесь в небольшом мудром напутствии.
— Тебе нравится Дина? — резко спросил Генри.
— Я уверена, что у нее есть много превосходных качеств, — ответила мисс Прентайс.
— Кузина Элеонора, я спросил, нравится ли она тебе.
— Она мне нравится именно за эти качества. Боюсь, дорогой, что, пожалуй, лучше в данный момент воздержаться от дальнейшего обсуждения.
— Согласен, — отозвался Джоуслин, все еще стоя у окна. — Генри, я не хочу больше этого слышать. Скоро все будут здесь. Я вижу машину ректора. Она подъедет через пять минут. Элеонора, лучше расскажи нам, что это за собрание.
— Речь идет о Молодежном обществе, — сказала мисс Прентайс. — Мы очень нуждаемся в средствах, и ректор предложил поставить небольшую пьесу. Ты должен помнить, Джоуслин. Это было в тот вечер, когда мы все ужинали здесь.
— Да, что-то припоминаю, — ответил эсквайр.
— Между нами говоря, — продолжала мисс Прентайс, — я знаю, Джоуслин, что ты всегда любил играть на сцене и у тебя это очень хорошо получалось. Так естественно. Ты помнишь, как мы раньше ставили пьесы? Я рассказала об этом ректору, и он полностью меня поддерживает. Доктор Темплетт весьма неплохой актер, особенно ему удаются комедийные роли, и наша дорогая Идрис Кампанула полна энтузиазма.
— О боже! — одновременно воскликнули Генри и его отец.
— А что она собирается делать на сцене? — спросил Джоуслин.
— Джоуслин, мы не можем быть немилосердными, — сказала мисс Прентайс с холодным блеском в глазах. — Я осмелюсь сказать, что бедняжка Идрис вполне сможет сыграть небольшую роль.
— Я слишком стар, — проговорил Джоуслин.
— Что за чепуха, дорогой. Конечно это не так. Мы найдем для тебя что-нибудь подходящее.
— Не дай бог, если у меня будет любовная сцена с Кампанула, — сказал эсквайр без особой учтивости в голосе.
На лице у Элеоноры появилось то привычное для нее выражение, с которым она выслушивала ругательства, но глаза ее все так же холодно и самодовольно блестели.
— Джоуслин, я прошу тебя, — сказала она.
— Кого же сыграет Дина? — спросил Генри.
— Ну что ж, так как Дина почти профессионал…
— Она — профессионал, — сказал Генри.
— К сожалению, да, — согласилась мисс Прентайс.
— Почему к сожалению?
— Я довольно старомодна и считаю, что сцена — это не лучшее место для добропорядочной девушки. Но, безусловно, Дина должна играть в нашем маленьком спектакле. Если, конечно, она снизойдет до столь скромной сцены, как наша.
Генри открыл было рот, собираясь что-то сказать, но не успел.
— Вот они, — раздался голос эсквайра. Послышался шум колес по гравию, а затем раздались два веселых гудка старинного клаксона.
— Я пойду встречу их, — сказал Генри.
3
Генри прошел через холл. Он открыл большую входную дверь и почувствовал, как свежий воздух долины прикоснулся к нему своими холодными руками. Пахнуло морозом, сырой землей и мертвыми листьями. В пятнах света, который шел из окон дома, появились три фигуры — люди вышли из маленькой машины. Это были ректор, его дочь Дина и высокая женщина в нелепой широкой шубе — Идрис Кампанула. Генри произнес обычные слова приветствия и пригласил всех в дом. Появился Тэйлор, дворецкий, и умелыми руками взялся за поношенное пальто ректора. Генри, не отрывая глаз от Дины, возился с мехами мисс Кампанула, которая все время что-то говорила, так что казалось, будто ее голос заполнял весь холл. Это была крупная и очень высокомерная старая дева с внушительным бюстом, румяным лицом, жесткими седыми волосами и огромными костлявыми руками. Одевалась она безвкусно, но очень дорого, так как была весьма и весьма богата. Считалось, что они с Элеонорой Прентайс большие подруги. В основе их союза были общие антипатии и интересы. Обе они обожали скандалы, и каждая скрывала эту свою страсть под покровом высоконравственных суждений. Ни та, ни другая ни на йоту не доверяли друг другу, но, без сомнения, получали удовольствие от взаимного общения. У обеих была совершенно различная манера вести беседу. Элеонора ни при каких обстоятельствах не расставалась со своей маской святоши, и даже когда она хотела нанести удар, то никогда не делала этого в открытую. Зато Идрис Кампанула была одной из тех женщин, которые гордились своей прямотой. Она постоянно твердила, что является человеком откровенным, и любила повторять, что «привыкла лопату называть лопатой», а в моменты наибольшего вдохновения добавляла, что ее кузен, генерал Кампанула, однажды сказал ей, что она превзошла себя и назвала лопату «лопатищей». Она культивировала в себе эту грубоватую прямолинейность, которая вряд ли могла бы обмануть многих, но среди наиболее бесхитростных ее знакомых сходила за чистую монету. Правда была в том, что Идрис Кампанула оставляла за собой право выражаться в таком духе, но была бы очень разгневана, если бы кто-либо ответил ей подобным образом.
Ректор, вдовец, классическая красота которого делала его предметом вожделения старых дев, был, по словам Дины, в ужасе от этих двух женщин, интерес которых к делам прихода принимал угрожающие размеры. Элеонора Прентайс вела себя с ректором скромно и застенчиво. Она разговаривала с ним нежным воркующим голоском и частенько мелодично посмеивалась. Идрис Кампанула говорила с ним как собственница, грубовато-добродушно, называла его «мой дорогой человек» и смотрела на ректора таким
