чтобы убить блох, поселившихся в меху. Затем я усадил Моргану оттачивать наконечники моих стрел. И она трудилась без отдыха до самого вечера, пока полные животы не заставили нас устраиваться на покой. Она отложила работу, когда я подсел к ней, и озабоченно стала рассматривать свои руки:
— Аэле вряд ли понравится, если они огрубеют от работы, — невесело заключила она.
— Если он не возьмет тебя, мы снова отправимся в путешествие, — утешил ее я.
— К-куда?
— В Уэльс, где я попрошу короля Родри соединить эти самые огрубевшие руки с моими.
Она засмеялась, но без издевки.
— Ты воображаешь, что он отдаст меня сыну раба, не имеющего ничего за душой? Хотя, впрочем, ему нужны корабли для защиты побережья от норманнов. Если Ты умеешь строить их, он хорошо заплатит тебе.
— И тогда я построю большой легкий корабль и какой-нибудь летней ночью ворвусь в твою спальню, схвачу тебя, не обращая внимания на крики, унесу в драккар и отплыву прочь… — Я сделал паузу, старательно представляя ее в прозрачной льняной рубашке в полной своей власти.
— Ну и куда? — зевая, поинтересовалась она.
— На запад. За западное море. Рассказывают, что за Исландией лежит огромный остров. Там, правда, холодновато, но мы отправимся южнее, вслед за солнцем. Может быть, мы доберемся до края Мира, где море низвергается в бездну с таким ревом, по сравнению с которым гром — просто комариный писк. Там мы можем погибнуть, но зато увидим то, чего не видели глаза смертных. И когда мое тело пожрут чудовища, а твое — гигантские черви, наши души гордо отправятся в страну теней. Мы расстанемся, ведь ты попадешь на Небеса, а я в Хель, но мы будем вспоминать наше путешествие, и нам позавидуют и твои ангелы, и мои демоны.
— У нас, и правда, может оказаться много общих воспоминаний, — задумчиво согласилась она.
— Какое нам дело до этого мира — до королей и воинов, до корон и рабских ошейников, до конунгов и торговцев? Никто не разлучит нас, пока мы живы. Мы больше не принцесса и сын раба, не христианка и язычник. Мы стали частью друг друга. Мне будет принадлежать твоя красота, а тебе — моя сила. Мы будем вместе, наши души и тела сольются в огненном порыве. Она протянула мне руку, и я схватил ее.
— Это только мечта, — возразила она, — мы будем разлучены через несколько дней. Этого желают мои святые. Я должна выйти замуж за христианского принца и зачать христианское дитя.
— Почему бы не одурачить всех и не пожениться сегодня? — предложил я. — Море нашепчет слова, которые обвенчают нас. Нужно будет только встать на берегу, и мы услышим их. Песни лебедей красивее, чем хор кастрированных мальчиков в христианском храме. Затем мы зажжем большой костер, нагреем воды и искупаем друг друга, смывая все нарушенные нами законы, а потом…
— Постой, постой. Это очень коварные слова, а ты слишком смел…
— А разве мы плохо знаем друг друга? Ты маленькая и изящная, твоя кожа нежнее и мягче шелка. Но если ты выдержала путешествие из Уэльса в Хамбер на корабле фризов, а оттуда в страну данов на драккарах, то тебе по плечу и переезд через бескрайнее море.
— А знаешь ли ты, какое море шире всех?
— Нет.
— Между язычником и христианином.
— Но ведь мы сидим здесь, держась за руки.
— Вместе только плоть, а не души.
— Значит, наши души безгрешны перед своими богами. Пускай сольются только тела.
— Ты хитрее и коварнее, чем я считала.
— Я стал таким благодаря тебе.
— Ты, наверно, имел возможность поупражняться, обманывая робких девушек своей бешеной страстью.
— Ни одна девушка не отдавалась мне. Впрочем, я и не просил.
— Значит, ты имел дело с опытными женщинами.
— Я всего раза три заигрывал с рабынями на кухне, и то, когда был подростком. С тех пор я охотился только на пернатую и мохнатую дичь, и стремился лишь в море да к оружию. Если не считать всего этого да еще сновидений, то я тоже девственник. Коли в тебе проснулась страсть, то это не распутство.
— Что же это тогда?
— Мать-Земля совершила чудо в твоем сердце.
— Твоя Мать-Земля — языческая богиня, которой наплевать на добрую репутацию честной девушки. Но ты прав, это не распутство. Это скромное чувство благодарности за то, что ты делаешь для меня.
Не очень-то мне это понравилось, но особо спорить я не стал.
— И все же у меня есть желание утешить тебя, — попыталась исправиться Моргана, — и даже какое-то стремление к тебе. Хоть это и грех, но я не могу этому противиться. Скажи правду, Оге, неужели ты низкорожденный?
— Раз уж я тебе покровительствую, то мало кто сравнится со мной знатностью.
— Я поцеловала тебя, несмотря на это. Сначала в щеку, а затем, испугавшись голосов в тумане, и в губы. И потом мне почему-то не было стыдно. Словно ты христианский барон. Смотри-ка, ты и впрямь не особо отличаешься от саксонского рыцаря, правда, волосы посветлее, да в лице что-то ястребиное.
— Это душа великой соколицы вселилась в мою, — попытался объяснить я.
— Вот когда ты выражаешься в таком духе, я и вспоминаю о бездонной пропасти между христианством и язычеством. Когда-нибудь ты расскажешь мне эту историю. Наверное, это злой дух, который овладел тобой. Но сейчас, даже помня о том, кто ты и на что способен, я думаю, будет несправедливо, если я лишу тебя небольшого удовольствия.
— Неплохая мысль.
— Если тебе нравится целовать меня…
— А тебе самой нравится? Если нет, я не буду.
— Если ты не станешь распускать руки и не обидишь мою девичью скромность, то я буду находить удовольствие в твоем удовольствии.
— Если твое удовольствие — отражение моего, то готов поклясться, ничто в жизни не понравится тебе больше.
Через несколько минут я уже сравнивал наш маленький огонек с большими кострами Бальдра в ночь праздника середины лета.
Кстати, до этого события оставалось не так уж много. В эту ночь молодежь со всей округи собиралась на мысе, чтобы исполнить приятный ритуал. После богатого пира танцев и песен молодежь принималась заигрывать друг с другом. Повсюду бродили целующиеся парочки, девушки, обнажив грудь, водили хороводы вокруг костра, и частенько веселье заходило слишком далеко. Но, хотя после своего освобождения я ни разу не упускал случая принять участие в подобного рода забавах, мне всегда не везло до конца. Возможно, страсти моих светловолосых подруг не давало разгореться воспоминание о моем ошейнике раба. Да и меня сковывало сомнение, и я уговаривал себя подождать, пока не добуду известность и славу.
Я полагал, что удовольствие будет не слишком отличаться от развлечений на подобных праздниках, но поцелуи Морганы оказались во сто крат слаще и более волнующими.
Я ни разу не видел раскрывшейся могилы и ожившего мертвеца, выходящего из нее по заклинанию вёльвы, и поэтому не очень-то верил в подобное. Я сомневался в правдивости сказок о блуждающих ведьминых огнях и о живых деревьях. Но теперь я обладал тайной, более притягательной, чем эти. Поцеловав меня, Моргана подарила мне всю свою красоту. До сих пор я только любовался ей, и томление разрывало мне грудь. Теперь же она была внутри меня, такой же неотъемлемой частью, как дыхание или биение сердца. И теперь она всегда будет жить в моей душе.
Дух мой обрел крылья и закружился в танце, похожем на тот, который устраивает Древний Народ, выходя лунной ночью из своих курганов.
Моргана не стеснялась своих поцелуев. Раскрасневшись, она продолжала дарить их мне. Ее руки обвились вокруг мое шеи; даже чудесное ожерелье, сработанное подгорными мастерами-гномами для королевы фей, не способно было бы совершить подобное волшебство. Мы были двумя молниями,
