— Я получил по заслугам. Но я не хотел быть развязным, сказал то, что думал. И… — Он запнулся. — Наверное, молодой Кларидж предупредил вас насчет меня. Я прав?
— Да, предупредил. — Она поднялась. — Мы отсутствуем слишком долго, люди станут говорить. Мне уже лучше. Думаю, я вас покину.
— Без поцелуя? — Было непонятно, смеется он или серьезен.
— Лучше без, — сказала она, поворачиваясь, чтобы открыть дверь.
— Не опасайтесь за вашу репутацию, — промолвил он. — Я возьму самый мудреный трактат Пейли по философии и попрошу мистера Харрингтона изложить свое мнение о нем, и он решит, что все это время я посвятил размышлениям о высоких материях.
Какое бесстыдство! Друсилла едва сдержалась, чтобы не засмеяться. Нет, надо его приструнить.
— Как я вижу, милорд, — заговорила она, — вы достаточно напрактиковались в низком обмане. Надеюсь, вы расскажете мне о беседе с нашим хозяином. Лучше, чтоб это было на людях, после ужина, если, конечно, вы прежде не напьетесь доброго вина мистера Харрингтона.
Она ушла, причем последнее слово, как всегда, осталось за ней. Девениш расхохотался и, сунув под мышку том Пейли, пошел искать хозяина. Тот был очень рад обнаружить, что милорд более серьезен, чем он предполагал, за что и вознаградил его лекцией об ошибках, допущенных его преподобием мистером Пейли в своем достойном труде.
На протяжении всей длинной проповеди лорд Девениш простоял, слегка склонив голову набок, с выражением живого интереса и восхищения, время от времени произнося: «Так, значит».
На самом же деле он думал о кратком и точном определении различия между страстью и любовью, данном миссис Друсиллой, и удивлялся, откуда в этой тихой, целомудренной деревенской женщине столько мудрости.
А о чем думала миссис Друсилла Фолкнер? Ну конечно же, о лорде Девенише!
Размышляя над его поведением, она пришла к выводу, что вкрадчивость графа слишком опасна. Тоби предостерег ее, но это нисколько не поможет ей сохранять самообладание.
А может, Тоби вовсе и не прав? Какое странное выражение появилось на лице Девениша, когда она указала на различие между любовью и страстью!
К мыслям о Девенише примешивалось еще нечто, не имевшее к их отношениям никакого касательства. Леандр Харрингтон…
Странно, но она никак не могла вспомнить, какое слово или действие Девениша натолкнуло ее на мысль, что его интерес к Леандру Харрингтону и Маршемскому аббатству продиктован не просто любопытством.
— Скажи мне, ради Бога, Хэл, что это у вас был за диспут о преподобном Пейли, и его взглядах на христианство? Вот уж не знал, что тебя интересует что-то помимо прелестной миссис Фолкнер.
— Прелестна она или нет, но уж определенно умна. Всякий раз, как я пытаюсь сделать шаг в ее направлении, она тут же отрезвляет меня выговором.
Роб Стэммерс засмеялся.
— Нашла коса на камень, как я вижу. А я-то думал, что провинциальные простушки становятся добычей без особых усилий.
Девениш шутливо стукнул Роба по затылку, словно они были еще мальчишки.
— Ты же знаешь меня, Роб. Во-первых, я не отношусь к женщинам как к добыче, а во-вторых, все мои любовницы становились таковыми добровольно, без всякого принуждения. Подобно лорду Байрону, могу уверенно сказать, что с некоторыми из них я был соблазненным, а не соблазнителем.
— Это ты так считаешь. Но меня все-таки ставит в тупик твоя философская дискуссия с нашим хозяином.
— Правда? Расскажи мне о нем.
— Глуповатый малый, помешанный на правах человека, что не слишком сочетается с его потугами на то, чтобы все его считали местным магнатом. Ты, заявившись сюда, стал для него чуть ли не соперником.
— Мне не кажется, что он глуп. Шестое чувство.
— Шестое чувство… — Роб взглянул на Хэла более внимательно. Именно его шестому чувству они оба обязаны тем, что остались живы и здоровы. — И никаких доказательств?
Девениш мгновение помедлил, прежде чем сказать:
— Ни единого. Но… с миссис Фолкнер здесь случилось два приступа, во время которых она почувствовала панический страх и могильный холод.
— И это все? — хмыкнул Роб. — Думаю, она хотела просто заинтриговать тебя.
— Возможно, если бы второй приступ не начался, когда меня рядом не было. Такое впечатление, что он был вызван прикосновением мистера Джорджа Лоусона.
— Пастора? Не могу поверить. Она водит тебя за нос. И потом, какую связь ты усматриваешь между этими приступами и Леандром Харрингтоном? — Он помолчал, затем добавил: — Но ты тоже, как и она, что-то такое почувствовал. Верно?
Девениш задумчиво качнул головой.
— Не совеем. Примерно то же, что я испытывал прежде, ну, ты знаешь. Невыразимое чувство тревоги. Словно все вот-вот обрушится. Глупо, да? Мне надо бы быть гадалкой, они, говорят, предсказывают будущее, глядя на хрустальный шар. Смутное ощущение, что что-то не так, — ведь это не доказательство, как, по-твоему?
Роб, избавившись от скептической мины, принял деловой вид.
— И твое тревожное ощущение связано с миссис Фолкнер, Леандром Харрингтоном, Джорджем Лоусоном и Маршемским аббатством?
— Именно так, не обязательно в этом порядке. Ты можешь стать моими глазами и ушами, Роб? Скажешь мне, если заметишь или услышишь что-то необычное?
— Что ж, я, по правде говоря, не очень-то верю во всю эту твою мистику, однако, как и раньше, сделаю, как ты просишь. Хотя не вижу в этом смысла. Ни малейшего. На сей раз на тебя подействовала женская причуда.
— Ну уж уважь меня, Роб, — только и произнес Девениш.
Он не рассказал Робу о миссии, которую ему поручил Сидмаут. Чем меньше людей знает, зачем он на самом деле приехал в Суррей, тем лучше. Ради сохранения тайны он был согласен терпеть дружеское подтрунивание Роба.
Девениш достал из кармашка золотые часы и щелкнул крышкой.
— Пора на ужин, — сообщил он. — Мы не должны опаздывать, а то я тут самая высокая особа и, пока не появлюсь, никто не может войти в столовую. — Он грустно улыбнулся Робу. — Не представляешь, какими нелепыми мне кажутся эти условности.
Войдя в гостиную, Девейиш увидел прежде всех миссис Друсиллу Фолкнер. А-а, значит, она оправилась после дневного недомогания.
Она выглядела очаровательнее, чем когда-либо, в бледно-зеленом шелковом вечернем платье с шелковой лентой кремового цвета по высокой талии. В руке она держала небольшой кремовый веер с нарисованными на нем крокусами. Из драгоценностей на ней было жемчужное ожерелье и такие же серьги; украшенный жемчужинами серебряный браслет на левом запястье завершал ансамбль.
К сожалению, Девениш не смог удостовериться в ее хорошем самочувствии, так как мистер Харрингтон представил ему леди Чейни, прибывшую после обеда, и графу пришлось вести ее к столу как персону, равную ему по рангу.
Сказать, что леди была обрадована знакомством с Девенишем, значило бы не сказать ничего. Она была примерно его возраста, однако ее туалет и манеры были словно у юной девушки, что ее вовсе не красило.
Тряхнув золотистыми кудрями, леди Чейни живо проговорила искусно подмалеванными губками:
— О, как замечательно! Я слышала о вас от своего кузена Орвилла, но не ожидала увидеть в этой глуши.
Она проговорила это так, словно Суррей — это джунгли, кишащие дикими зверями, и Девениш с улыбкой заметил, что в Суррее не найдется ничего опаснее лис, да и те редко показываются днем.
