пользовался всю свою взрослую жизнь. Ее кончики пальцев он сжег, воспользовавшись найденной зажигалкой. Голову лишил всего, что могло бы навести на след жертвы. Ее тело минус то, что могло бы помочь установить имя женщины, лежало в горящей машине. От остального он избавится по дороге туда, куда он направлялся. Получилось неидеально, но безупречной бывает только смерть. Наверное, можно быть безупречно мертвым. А что касается всего остального, приходится мириться с тем, что есть.
Было уже за полночь, и шоссе совсем опустело. Шеперд прибавил скорость до предельной, разрешенной правилами, и включил режим, автоматически поддерживающий постоянную скорость. Он почти не заметил, что сидит за рулем другой машины. За свою жизнь он водил множество автомобилей и не был привязан к своему прежнему. Впрочем, он не был ни к чему привязан. Так легче брать ситуацию в свои руки, и сейчас он чувствовал, что приближается к этому состоянию. По крайней мере, он знал, в какой город ему нужно попасть. Кроме того, он уже понимал, что недалек тот момент, когда ему будет необходимо привлечь к этому делу кого-то еще. Ему придется поговорить с кем-нибудь из остальных, и скоро, а значит, нужно придумать правдоподобное объяснение происшедшего на случай, если кто-нибудь из них доберется до нее раньше.
Но сейчас ему оставалось только вести машину.
Проехав десять километров, он открыл окно и выбросил первый зуб Карен Рейд.
ЧАСТЬ II
Мы бессознательно завидуем цельности умерших: они уже
выкрутились из промежуточного положения, обрели ясно
очерченные характеры, дожили, довоплотились.
Глава 17
В воскресенье мы позавтракали в Берч-Кроссинг. А потом пошли пить кофе, сев на улице, чтобы я мог покурить. Эми проявила благородство — вытерпела холод и даже не стала, как обычно, напоминать мне, что я вообще-то решил расстаться с этой вредной привычкой. Я рассеянно листал местную газету, где не нашел никаких особо интересных новостей. Эми наблюдала за матерью с маленькими дочерьми, сидевшими за соседним столиком, но через некоторое время отвела глаза и стала смотреть куда-то вдаль.
Примерно через полчаса кто-то сказал:
— Привет.
Я поднял голову и увидел Бена Циммермана, направлявшегося в кафе. Под мышкой он держал газеты и был одет как обычно — в потрепанные армейские штаны цвета хаки и свитер из тех, в которых принято ходить на рыбалку после того, как жена объявила, что его больше нельзя носить в приличном обществе. Неожиданно я подумал, что был бы счастлив выглядеть в его возрасте так же, как он, а оттого, что Бен поздоровался с нами, проходя мимо, у меня возникло ощущение, что мы действительно здесь живем.
Я кивнул.
— Как ваш друг?
Бен пожал плечами и криво улыбнулся. Я не знал, значит ли это, что тот пошел на поправку или же умер, поэтому я просто снова кивнул, а он вошел внутрь.
Мы с Эми немного побродили по магазинам под музыку нью-эйдж и Моцарта. Я стоял на улице и наблюдал за тем, как Эми рассматривает блузку цвета, который я назвал бы розовым. Меня это удивило. Мужчины моего возраста и типа едва ли осознают существование розового и видят его вблизи, только если у них есть маленькие дочери. Женщины не выносят его во внутреннем декоре и ни за что на свете не станут надевать ничего подобного. Это что-то вроде пурпурного цвета в Средние века — экзотического и неведомого, привлекающего своей необычностью на фоне привычной коричнево-серой гаммы и вездесущего черного.
Когда Эми вышла, она посмотрела на меня, удивленно приподняв бровь.
— И что это ты ухмыляешься?
— Не думал, что ты из тех барышень, которые любят розовый цвет, — сказал я. — Это радикальное изменение вкуса. Не начинаешь ли ты чувствовать желание сходить на концерт Бритни Спирс? Или прошвырнуться по бутикам?
Она покраснела, шлепнула меня по руке и выдала серию абсолютно нереалистичных предложений касательно того, куда я могу засунуть универмаг вместе с парковкой около него. Мы молча шли пешком к нашему дому, окутанные запахом елок и сосен, но наше молчание не было напряженным. В Лос-Анджелесе о такой жизни мы даже мечтать не могли.
Дома Эми уселась на диван за работу, а я отправился в свой кабинет, но не стал сразу открывать ноутбук, а просто сидел за столом и смотрел в окно. У меня появилась новая идея, и я хотел убедиться в том, что она не идиотская. А также, в том, что она не будет мне постоянно напоминать о жизни, которую я оставил позади.
У полицейского довольно необычная жизнь, гораздо более прозаичная, чем принято показывать по телевизору. Главным образом ты выступаешь в роли дежурного по школе[18] с пистолетом в руках и имеешь дело с корыстными, продажными, бесчестными и полубезумными людьми — и все это до того, как выйдешь из дверей участка; та еще работка. Ты общественный дворник, который чинит и латает, пытается содержать какое-то место в чистоте и рабочем состоянии, время от времени вмешиваясь в бесконечные драки в барах, где тот, кого обидели, пытается разобраться со своим обидчиком — или тем, кто кажется обидчиком, хотя на самом деле в тот день он навещал в больнице сестру, да у него даже и машины-то нет, и он вовсе не из тех, кто обычно так себя ведет, и чего ты ко мне привязался, свинья, тебе что, не хватает настоящих преступников?
Первым делом ты понимаешь, что эсперанто ненужное изобретение. У людей уже есть универсальный язык — ложь. Врут все, обо всем и все время. Ты довольно быстро учишься не верить тому, что тебе говорят, и понимаешь, что жертвы склонны награждать тебя гораздо более серьезной головной болью, чем настоящие преступники. Либо они ничем от них не отличаются, только в этот раз получилось, что они оказались пострадавшей стороной (и намерены по полной использовать эту ситуацию), либо они уроды, принадлежащие к среднему классу, считающие полицию частной охранной организацией, и уверены, что их проблемы можно разрешить при помощи самоуверенности и сотни баксов, предложенных намеком или в открытую.
Поэтому ты играешь роль. Когда ты надеваешь форму, ты становишься другим человеком. Ты заставляешь себя забыть, что сегодня как раз такой день, когда ты, вполне мирный мужчина, разозлился на свою жену, или друга, или на то, что ты все еще не выиграл в лотерею, и внутри у тебя все кипит, и ты тянешься под сиденье за пистолетом, о котором в другой день даже и не вспомнишь. Ты пытаешься забыть, как много оружия находится вокруг нас: разделочные ножи в ящиках кухонных столов; бутылки в барах, где драки возникают регулярно и как бы вдруг, как рекламные объявления на коврике перед вашей дверью; ржавая бритва, спрятанная в лохмотьях оборванца, толкающего свою тележку с рухлядью по шоссе, — местный псих, который никому не причиняет вреда и которого ты целый час пытаешься прогнать, потому что кто-то на него пожаловался и в любом случае таков закон — он выплывает на поверхность из своих туманных размышлений о микроволнах и террористах, укравших его лобковые волосы, и решает, что ты представляешь для него угрозу, а потому он бросается на тебя с отчаянной одержимостью и стремлением защищаться до последней капли крови.
Человеческое существо редко находится дальше чем на расстоянии протянутой руки от предмета,
