мнению, слегка озадачить его.
Он помедлил с ответом и сказал:
— Нет, нисколько.
Он наблюдал за мной, пока я закуривал, и я был уверен, что эти наблюдения далеко не в мою пользу.
— Итак, чем я могу быть вам полезен, — произнес я наконец таким тоном, словно передо мной сидел коммивояжер.
— Я хотел бы, — отчетливо сказал он, — задать вам несколько вопросов личного характера, на которые надеюсь получить правдивые ответы.
— Вероятно, вам случается получать и неправдивые ответы, — заметил я, это, наверно, осложняет дело.
— Напротив, облегчает, — возразил он резко. — Скажите, пожалуйста, ваше имя.
Перед ним на столе лежала пространная анкета. Между печатными строками были заполненные точками полосы, быстрыми взмахами пера он заносил на них мои ответы и свое истолкование их.
Имя? Возраст? Место рождения? Женат или холост? Родители живы или умерли? Число членов семьи? Где живете — дома или в пансионе? Какова плата за пансион? Сумма недельного заработка? Велики ли расходы на проезд с работы и на работу? За множеством легких вопросов, на которые я ответил очень быстро, последовали вопросы более сложные, с тайным смыслом.
На основании своего опыта и в соответствии с научными источниками профессор Боггс пришел к выводу, что вопросы, ответы на которые могли многое обнаружить, следовало задавать в подчеркнуто дружеском тоне. Такого рода вопросы следовало перемежать полупризнаниями, говорившими о том, что имеется в виду явление, вполне распространенное, чтобы опрашиваемый служащий, успокоенный тем, что не один он страдает определенными слабостями, выкладывал их, не страшась последствий.
— Я полагаю, что вы, как и я, имеете обыкновение делить дни недели на хорошие и дурные, — сказал он. — На любимые и нелюбимые. Я всегда по каким-то причинам недолюбливал вторник. А какой день вам особенно не по нраву?
Я вошел в кабинет с твердой решимостью ответить на все вопросы, как подобает совершенному со всех точек зрения клерку, но вдруг мне стало противно давать такие ответы. Как и большинство служащих, я не любил понедельник, знаменовавший начало новой недели за конторской стойкой. Образцовому же клерку надлежало — как мне казалось, — испытывать самое приятное чувство, возвращаясь на работу после проведенного дома воскресенья. С точки зрения профессора Боггса не любить понедельник — значило не любить свою работу.
— Понедельник, — сказал я.
— Почему?
— Потому, что в этот день я возвращаюсь на работу после воскресного отдыха.
— А какой день вы любите больше других?
— Пятницу.
— Почему?
— Потому, что это день получки.
— Гм… — пробурчал он и, коснувшись анкеты промокашкой, продолжал:
— А чем вы увлекаетесь, есть ли у вас какое-нибудь занятие для души?
— Да, пожалуй. Люблю наблюдать за птицами.
— Наблюдать за птицами? — Он был озадачен. В какой из разделов анкеты занести такой ответ? И что он вообще означает?
Помолчав немного, он сказал:
— А я увлекаюсь скачками. Бывали когда-нибудь на бегах?
— Нет.
Это был вполне удовлетворительный ответ. Служащих, бывавших часто на бегах, можно было заподозрить в наклонности к азартным играм. А это, как полагали профессиональные консультанты — «психологи», могло ввести их в соблазн и побудить растратить казенные деньги.
— Вы не играете в азартные игры?
— Нет.
— Интересуетесь спортом?
— Постольку-поскольку.
— Какой ваш любимый цвет?
— Голубой, — сказал я, несколько удивленный вопросом.
— Женщины всегда выбирают этот цвет, — сказал он и бросил на меня довольный взгляд, словно эту фразу он специально извлек из своего архива, чтобы сделать мне приятное. Такие вопросы включались специально для того, чтобы заставить опрашиваемого отвлечься в сторону и усыпить его бдительность, внушив ему, что и остальные вопросы столь же несущественны. Все это вызвало у меня раздражение.
— Далеко не все женщины, — заявил я твердо. Мне хотелось вступить с ним в пререкания. Слишком уж он был самодоволен. Его замечания обличали человека, стяжавшего себе репутацию знатока, благодаря умению убедительно произносить банальные истины, и я ждал, пока он извлечет на свет божий очередной афоризм.
Но тут он вновь обратился к первоначальному кругу вопросов.
— У вас, вероятно, немало друзей на фабрике.
— Да, у меня есть друзья.
— Поддерживаете ли вы дружеские отношения с кем-либо из рабочих за пределами фабрики?
— Да.
— Я полагаю, что у вас найдутся друзья, которые готовы будут, в случае нужды, одолжить вам несколько шиллингов до получки?
— У меня много таких друзей, но я никогда не нуждаюсь в деньгах и не беру в долг.
— Значит, заработок вас устраивает?
— Я могу прожить на него, не занимая денег.
Он продолжал опрашивать меня. Вопросы задавались с таким расчетом, чтобы выявить, чем я недоволен, как я провожу свободное время, способен ли я говорить сердито и резко с людьми, находящимися у меня в подчинении.
На все вопросы я отвечал отрывисто и сжато, не заботясь о производимом мной впечатлении.
Наконец опрос закончился. Он вложил заполненную анкету в портфель и поднялся с места. Я тоже встал.
— Минуточку, — сказал он, когда я направился к двери.
Я обернулся и стал ждать, что он скажет.
— Вы ведь хорошо знаете всех, кто здесь работает? — спросил он. Его тон резко изменился. Он сошел с пьедестала и заговорил со мной, как с равным и притом так, словно мы были связаны каким-то секретом.
— Да, — ответил я.
— Так вот, — строго между нами, есть ли среди них люди нечестные, обделывающие втихую свои грязные делишки? Как, по-вашему, нужно кого-нибудь из них уволить?
— Нет, — ответил я. — Лучшего штата не подберешь, и — что особенно важно — мистер Бодстерн это хорошо знает. Он хочет лишь получить подтверждение своих собственных оценок.
— Прекрасно, — сказал профессор. Неделю спустя мистер Бодстерн сказал мне, что он очень доволен отзывами о своих служащих.
ГЛАВА 7
Большая часть моего заработка уходила на плату за комнату, питание и проезд на работу и с работы. На покупку необходимых мне вещей оставалось мало. Неожиданно мне представился случай сократить свои
