Среди хозяек пансионов, с которыми мне приходилось иметь дело, она была далеко не исключением. Эти женщины были надежной опорой; они трудились не покладая рук, чтобы содержать мужей, исполнявших роль кухонных мужиков, и продолжали любить их, сами не зная за что.
Жильцы хорошо относились к миссис Шринк. Она проявляла к ним доброжелательность и не приставала с расспросами. Она не считала себя женщиной, способной возбудить интерес мужчины, и поэтому когда к кому-нибудь из постояльцев приходила девушка, она не встречала ее завистливым, оценивающим взглядом. И все же иногда и в ней сквозило любопытство, свойственное юным девушкам.
Подавая завтрак постояльцу, у которого накануне вечером побывала гостья, она рассматривала его с особым интересом и едва заметной усмешкой.
Моя первая встреча со Шринками произошла в десять часов вечера. Я нетерпеливо звонил у их двери, и то, что они открыли мне не сразу, создало у меня неприятное представление о владельцах пансиона.
Такси, в котором я сбежал из прежнего пансиона, находившегося за несколько кварталов, стояло у ворот, накручивая счетчик.
Дверь открылась, и на пороге выросла миссис Шринк. Рядом с ней был ее муж. По-видимому, столь поздний звонок был в их доме делом не совсем обычным, и, должно быть, поэтому мистер Шринк решил сопровождать жену до двери; рассерженный тем, что ему пришлось оставить постель, он был полон решимости проучить позднего гостя и всячески старался продемонстрировать эту минутную решимость своей жене.
— Что вам надо? — спросил он резким тоном из-за плеча жены.
— В чем дело? — сказала миссис Шринк мягко, словно ее муж и не задавал никакого вопроса.
Я объяснил, что ищу комнату со столом. В глазах миссис Шринк можно было прочесть, что хотя она не имеет оснований мне не верить, но в глубине души подозревает, что не так уж разумно пустить меня в качестве жильца. Она видела, что у ворот дожидается такси, а то, что я приехал в столь поздний час, доказывало, что мне пришлось поспешно оставить свое прежнее обиталище, по всей вероятности, из-за семейной ссоры.
— Вам не кажется, что сейчас слишком поздно для того, чтобы искать комнату? — сказала она. — Заходите завтра.
— Мне нужно где-то ночевать сегодня, — настаивал я и с нетерпеливым жестом добавил: — Да не бойтесь! Посмотрите на меня еще разок.
По лицу ее промелькнула улыбка, и она сказала:
— У меня есть отдельная маленькая комнатка, выходящая на проход между домами. Взгляните на нее.
Комната подошла мне, и я занял ее с благодарностью, потому что, как правильно догадалась миссис Шринк, со своей прежней квартиры я действительно бежал. Бежал я от миссис Эдуард Блумфилд.
Миссис Эдуард Блумфилд была владелицей первоклассного пансиона, рассчитанного на четырех джентльменов с хорошей репутацией, предпочтительно посвятивших себя изучению какой-нибудь профессии. Обязательно из хорошей семьи.
Так, по крайней мере, было сказано в объявлении, напечатанном в «Эйдж». Я прочел его с таким же чувством, с каким читал бы сообщение о том, что у носорога в зоологическом саду родился детеныш. Я обязательно посетил бы зоопарк в этом случае и, движимый тем же любопытством, на следующий вечер явился в дом миссис Эдуард Блумфилд, сознавая, что отнюдь не отвечаю перечисленным в объявлении требованиям, но исполненный решимости пустить в ход нахальство.
Это был дом с двойным фасадом и верандой, крытой черепицей. Краска, покрывавшая массивную дверь, растрескалась от времени и отставала лепестками, обнажая дерево. Чугунный дверной молоток был сделан в виде головы козла, трясущего бородой. Взяв его за бороду, я побарабанил в дверь и молча уставился на козлиную голову.
Дверь открыла миссис Эдуард Блумфилд. Тотчас же меня пронзил взгляд ее немигающих глаз, который я, однако, выдержал.
— Вы давали объявление насчет комнат? — спросил я.
На ней была блузка с глубоким вырезом, позволявшим видеть ее полную грудь. Сухие бесцветные волосы плоскими кудельками покрывали всю голову, словно шапочка. «Этой шапочке, — подумал я, — место в пыльном углу музея рядом с убором из перьев, каким украшали себя дикари». Под действием всяких притирок и красок волосы миссис Блумфилд совсем омертвели, и хотя ее прическа, возможно, сделала бы честь изобретательному дикарю, она вряд ли могла украсить современную женщину.
— Заходите, — сказала она.
Миссис Блумфилд ввела меня в гостиную, где возвышалась гипсовая статуя женщины в развевающихся одеждах, с амфорой на плече; и начала выспрашивать меня тоном человека, ведущего дружескую беседу. Ей хотелось бы побольше узнать обо мне, сказала она. Вполне естественно, что трое джентльменов, в обществе которых я буду находиться, интересуются личностью нового квартиранта; они считают само собой разумеющимся, что он должен быть джентльменом. Она убеждена, что я отвечаю всем требованиям, которые она предъявляет к своим жильцам, но дело в том, что семейная атмосфера, которую она старается поддерживать в пансионе, во многом зависит от благожелательного интереса всех постояльцев друг к другу.
— Безусловно, безусловно, — счел нужным пробормотать я, чувствуя себя персонажем из романа Джейн Остин.
Манера разговаривать, да и внешность миссис Блумфилд создавали у меня впечатление, будто я участвую в сценке из какого-то давнишнего романа, и я решил поселиться в пансионе, хотя бы ради того, чтобы дочитать этот роман до развязки.
Она показала мне мою комнату — клетушку по соседству с кухней, но плата оказалась невысока, а комната, где я в то время жил, была еще хуже. Мне уже удалось рассеять ее сомнения насчет моих костылей, которые, должно быть, казались ей неподходящим для джентльмена средством передвижения. Однако ее усилия окольными путями выяснить, в каком колледже я учился, не увенчались успехом. Метод, при помощи которого она определяла степень образованности человека, был предельно прост и основывался на предположении, что чем выше плата за учение, тем выше и уровень знаний.
Поняв это, я сказал ей, что получил образование в государственной школе. Это был тяжелый удар, поскольку такое обучение говорило о моей бедности, а бедность жильцов была угрозой ее хитроумным планам избежать этого удела самой.
Она сделала последнюю попытку оправдать решение принять меня в число своих постояльцев.
— Полагаю, мистер Маршалл, что ваши родители — люди состоятельные, сказала она, провожая меня к выходу.
— Вполне, — ответил я.
В ответ она улыбнулась.
Вскоре мне стало ясно, что пансион миссис Блумфилд — удручающее место. Тут строго соблюдались все стандартные правила хорошего тона, всячески поощрялись все условности светского поведения, но не было и следа заботы друг о друге, взаимного уважения и сочувствия — всего того, на чем должны основываться отношения между людьми.
Мы — вчетвером — сидели за одним столом. Мы были джентльменами согласно объявлению. Рядом со мной сидел молодой человек лет двадцати с небольшим. Он был архитектором, говорил высоким, немного жеманным голосом и, если утро было холодным, обязательно произносил: «Следовало бы надеть сегодня шерстяное белье».
Сидевший напротив него банковский служащий говорил только для того, чтобы не молчать.
«Жизнь реальна, жизнь серьезна, — не могила ее цель», — вдруг ни с того ни с сего произносил он среди мрачного молчания, царившего обычно за нашим столом во время завтрака.
Это наблюдение не требовало ответа, хотя подчас, услышав его, инженер, сидевший напротив меня, поднимал голову и внимательно вглядывался в говорившего.
Инженер обладал красивой внешностью, был приятен в обхождении, вид у него был живой и энергичный.
— Я очень люблю женщин, — как-то сказал он мне, — и как мне кажется, пользуюсь
