правда. Я выпросил у стражника обмылок, выстирал брюки и даже погладил их старым утюгом, который он мне дал. Люблю, чтобы брюки у меня были со складочкой.
Настроение у меня, когда я предстал перед судьей, было прекрасное смотрю, сидит малый, морда ищейки, брови — клочки сена. Я решил рассказать ему правду. Описал, как Рыжий заботился обо мне во время моей болезни, как я хотел уехать отсюда в Аделаиду и вернулся, чтобы разузнать, что с ним сталось.
«Душещипательная история! — усмехнулся судья. — Вот уж не думал, что бродяги так беспокоятся о своих товарищах. Ты меня растрогал до слез. И раз уж у вас такая удивительная дружба, я позабочусь, чтобы вы больше не расставались. Приговариваю тебя к тюремному заключению сроком на один день меньше, чем твоего дружка — выйдете вместе. Просидишь три месяца!» — «Да я их хоть на голове простою», — говорю я судье. «А ты смотри, не нахальничай, — предупредил он. — Не то задержишься и не выйдешь со своим дружком».
— Пришлось заткнуться. — При этих словах Кудрявый лениво потянулся, на лице его появилась улыбка. — Ну, значит, присоединился я к Рыжему в тюрьме, отсидели мы вместе три месяца и вместе очутились на воле. А сейчас — видишь, какая история приключилась. — Кудрявый помешал палкой огонь и добавил, явно успокаивая себя: — Ничего! Как-нибудь обойдется.
— Ты бы не мог выклянчить в каком-нибудь гараже пару галлонов бензина? — спросил я Кудрявого.
— Пару галлонов! — воскликнул он. — Гм… не знаю… это же денег стоит. Впрочем, могу попробовать. А зачем тебе?
— Если мы не найдем Рыжего в Бандавилоке, я свезу тебя в Тарабин, поищем его там. У меня, понимаешь ли, бензин нормирован. А для такой доездки понадобится еще галлона два.
— Вот это здорово, ей-богу! — улыбнулся Кудрявый. — Это ты хорошо придумал! Раздобыть бензин будет, конечно, трудно, но тут уж я в лепешку расшибусь.
Шел ночной поезд. Кудрявый встал и проводил внимательным взглядом вереницу освещенных квадратиков, пробегавших мимо нас в темноте. Послышался паровозный свисток, вагоны ритмично загрохотали по мосту.
Кудрявый улыбнулся.
— Знаешь, я думаю, Рыжий едет на нем, — сказал он. — Утром мы найдем его в бараке. Вот увидишь!
На другой день, когда я проснулся, Кудрявый уже подпекал хлеб на костре. Солнце еще не взошло. Даже птицы молчали.
— Давай тронемся чуть свет, — сказал он. — Мне бы хотелось добраться до барака прежде, чем Рыжий уйдет на разведку в город. У него ведь нет с собой никакой жратвы.
Мы позавтракали, уложились и отправились в Банда-вилок; длинная тень машины скользила рядом с нами по краю дороги. Луга были еще покрыты инеем, но лучи утреннего солнца уже стирали его с вершин холмов. Застывшие деревья жались друг к другу, ожидая, чтобы ветерок разбудил их.
— В Северном Квинсленде можно спать на пляже всю зиму, — заметил Кудрявый тоном человека, который допускает, что и стужа имеет какие-то хорошие стороны, но что сам он предпочитает быть от нее подальше, — там никогда не подмораживает.
— За сколько дней вы доберетесь дотуда?
— За десять дней, за неделю, может… В Квинсленде мы всегда садимся на поезд с фруктами — они не задерживаются в пути. Многие «хобо» носят при себе расписание поездов, выпущенное квинслендскими властями, — они называют его «библия бродяги»! Когда подъезжаешь к станции, стараешься выглянуть из- под брезента, чтобы прочесть ее название, а потом, как настоящий пассажир, заглядываешь в расписание. Там указаны численность населения, чем оно занимается, всякие такие сведения. Я как-то слышал, как один «хобо» объявил: «Это Гатеринга, в Таунсвиль прибудем в девять тридцать вечера». Так время быстрее проходит — вдобавок знаешь, где находишься и когда сможешь следующий раз перекусить.
— Но так не должно быть, — сказал я. Внезапно меня охватила злоба при мысли, что существуют условия, лишающие людей нормальной жизни, будущего. Сотни парней едут «зайцем» в одну сторону, сотни — в другую. Едут в надежде, что найдут работу там, куда их привезет поезд. Именно этот поезд. Потом приходит время, когда надежды гаснут, и вы хотите только одного — продолжать двигаться дальше. Постоянная работа, свой дом — все это уходит в область мечты. Остается одна цель: попасть на пляжи Северного Квинсленда.
— Ты меня неправильно понял! — возразил спокойно Кудрявый. — Не так все это просто. Спроси у Рыжего: он тебе растолкует. «Мы делаем историю», говорит он. При том, как у нас в стране все складывалось, ничего другого и получиться не могло, — это Рыжий так считает.
Никакая полиция не может вечно перегонять людей с места на место. Когда-то «хобо» должен где-то приткнуться. На станциях в Квинсленде висит плакат: «Пользуйтесь железнодорожным транспортом; вы владеете им». Я сказал одному фараону: «Ведь я же хозяин этого поезда. Вон видишь, это ваши власти говорят». А он говорит: «Заткнись, босяк! Я тебе покажу, как со мной шутки шутить». И засадил меня на семь суток за непристойные слова и сопротивление при аресте.
Подожди, познакомишься с Рыжим, он тебе растолкует, что к чему. Не могу я объяснить, как он. Знаю только, что верх возьмем мы. Не скоро, может быть, но возьмем.
Кудрявый вдруг умолк и стал внимательно вглядываться в дорогу.
— Замедли немного ход, в город заезжать нам не надо. Этот перекресток проедем, а потом свернем налево, там и барак будет. Придержи на минутку, я разберусь, где мы. Пожалуй, лучше все-таки сверни здесь. Правильно… Вот черт… пылища какая. Теперь прямо. Куда же девалась проклятая плотина? А-а, вот она! Теперь опять поворот налево. Приехали. Вот он, барак, видишь, за деревьями спрятался. Какие-то парни у дверей стоят…
Барак с крышей из оцинкованного железа примостился края большой плотины. У входа стояли четверо мужчин.
За плотиной темнело высохшее болото, на растрескавшейся квадратами как плиты мостовой — земле росли самшитовые деревья, дальше виднелись мертвые кустики травы и чертополоха и ямки, оставленные проследовавшей мимо овечьей отарой.
Я остановил машину у входа в барак, там, где расположились парни. Один из них сидел на ступеньках. Местная газета, которую он просматривал, и котелок с молоком у его ног свидетельствовали о раннем налете на город, начинавшийся сразу за лугом.
Кудрявый быстро подхватил свою скатку и сумку и выскочил из машины.
— «Хобо» по прозвищу Рыжий в бараке?
— Нет, — ответил один из парней. — Здесь нас всего четверо. Ты что, дружка потерял?
— Похоже на то. Но сегодня я его обязательно найду.
— Где же ты его потерял?
— В Тарабине. Вчера еще мы там были вместе. Садились в поезд на ходу, только он не сумел сесть.
— А какой он из себя, твой друг? — спросил человек, читавший газету. Высокий парень с рыжими волосами?
— Да.
Человек с газетой вдруг замолчал, потом поднялся, протянул Кудрявому газету, ткнул пальцем в заметку на первой странице, повернулся и ушел в барак.
Кудрявый начал читать заметку. Внезапно он страшно побледнел, лицо его помертвело; на этом лице жили одни только глаза, и я отвел взгляд.
Он выронил газету, схватил скатку и сумку и быстро зашагал прочь. Он шел через луг, глядя прямо перед собой.
Я поднял газету и прочел: под поездом погиб неизвестный, высокого роста с рыжими волосами, — погиб Рыжий.
Я двинулся было к машине, хотел догнать Кудрявого.
Но в дверях появился человек, давший Кудрявому газету.
— Оставь его, — сказал он мне. — Он не ушел бы, если бы хотел быть с тобой.
