самой макушки тороса, лебяжий белизны сугроб.
Медведица ступала неспешной, сытой поступью. Аккуратная, обтекаемой формы голова ее на длинной мощной шее равномерно покачивалась из стороны в сторону. Так, не останавливаясь, она могла пройти многие десятки километров. Рядом семенил ее медвежонок. Иногда он с веселым рявканьем бросался к торосам, вскарабкивался на вершину и катился оттуда на заду, крепко упершись в снежный наст расставленными передними лапами. Если торос был очень высок, а спуск крут, мать подбегала к подножию и ловила детеныша лапами. Дурашливый медвежонок, набрав большую скорость, мог расшибиться или распороть себе брюхо об острые льдины, торчавшие повсюду на пути. После особенно рискованных трюков она наказывала несмышленыша: ударяла его лапой по морде с такой силой, что медвежонок с визгом отлетал в сторону; если рядом были разводья, хватала его лапой и окунала головой в воду. Некоторое время он обиженно плелся за матерью, шипел на громадные, как тумбы, задние ноги, потом, облюбовав очередной торос, мгновенно забывал побои и с радостным рявканьем прыгал к нему в сугробах, подбрасывая округлый зад. Мать останавливалась и, любуясь им, провожала его грустными глазами. Она помнила, помнила тот ужасный весенний шторм, когда погиб второй ее детеныш, раздавленный вздыбившимися льдинами…
Звери были сытые, отдохнувшие. Вчерашним вечером они отменно поужинали жирной нерпой, которую съели целиком, даже со шкурой. Желудки белых медведей подобны жерновам: все перетрут, все переварят. Затем они спали до позднего утра; чтобы детенышу не было холодно, мать обхватила его ляжками. В полудреме тот изредка отыскивал губами теплый сосок и, чмокая от удовольствия, пил тягучее, крепко пахнущее рыбьим жиром молоко.
Опыт подсказывал медведице, что ощущение сытости быстро проходит, что разумнее не ожидать голодных спазм, а начать охотусейчас, немедленно. Лучше впрок добыть себе пищу. Этой премудрости ее научила Арктика. Она испытала на собственной шкуре, что значит бродить во льдах с пустым желудком по полторы недели кряду. Поэтому медведица иногда рывком поднималась на задние лапы и подолгу крутила головою, нюхая расширенными ноздрями воздух. Чутье у зверя превосходное, терпкие запахи он улавливает за десять – двенадцать миль. Изредка медведица забиралась на высокий торос и с возвышения обозревала окрестности. Природа наделила ее неплохим зрением, темневшего на снегу тюленя она различит за версту. Полярная ночь для глаз не помеха: белый медведь, подобно сове, видит и в темноте.
Медвежонок во всем подражал матери. Он тоже поднимался на задние лапы и жадно нюхал воздух. Правда, подолгу так стоять на неокрепших еще лапах не мог, поэтому садился, а игольчато-колючий воздух, с разгону ворвавшийся в носоглотку, вызывал отчаянные приступы кашля и чихания. Да и стоять на вершине тороса, таращить глаза казалось ему занятием скучным и неинтересным. Поэтому, пока родительница высматривала добычу, он раз пять успевал скатиться вниз и вскарабкаться обратно. Куда как забавнее!
Однажды, когда медведица нюхала воздух, стоя на задних лапах, чуткий нос ее уловил слабенькую струйку очень знакомого запаха. Она пошла на этот запах, высоко задрав морду и беспрестанно поводя черным, как начищенное голенище, носом. Струйка становилась явственнее, крепче. Медведица остановилась возле занесенного тороса и принялась разбрасывать огромный сугроб. Детеныш с радостью помогал ей, воспринимая это как интересную игру.
Глубоко в сугробе, свернувшись крутым калачиком» лежал медвежонок. Он не шевелился, не открывал глаз – казалось, замерз. Медведица зубами вытащила его наружу. Ее детеныш с опаской приблизился к своему сверстнику, дотронулся до него лапой, вопросительно взглянул на мать. Она неспешно обнюхала неожиданную находку.
Если бы медвежонок был мертв, звери бы сожрали его. Медведица, не задумываясь, прикончила бы и сожрала и взрослого, ослабленного голодом соплеменника. Что людям кажется чудовищным, неприемлемым, естественно и закономерно в голодной жизни белых медведей.
Но самка не могла убить и сожрать медвежонка. Могучий инстинкт материнства настойчиво заставлял ее делать совсем другое.
Она легла на снег, обхватила медвежонка задними ногами, затолкала между ляжками, прикрыла толстыми жировыми складками. Детеныш попытался было пристроиться к своему сверстнику, но мать отшвырнула его ударом лапы. Лежала долго, терпеливо. И обреченный на гибель медвежонок ожил, зашевелился. Медведица слегка раздвинула ляжки. Но медвежонок не вылез наружу. Перевернулся в мягких тисках, показав смерзшийся сосульками зад, отыскал губами теплый вкусный сосок…
Медведица приняла в свою семью возвращенного ею к жизни медвежонка и относилась к нему так же, как к родному детенышу. Она не была человеком и не умела разделять детей на пасынков и падчериц. То, что получал родной детеныш, доставалось и найденному зверю. Медвежонок уставал – и мамаша несла его на спине, как кровного детеныша. Этот кровник, самец, очень обрадовался появлению в семье сверстника. Теперь есть с кем поиграть!
В его обращении с найденным медвежонком сквозила нежность, забота. Малыш был самочкой. Самец и самочка уже сейчас довольно резко отличались друг от друга и внешностью, и поведением. Самец был значительно крупнее, с тяжеловатой поступью; в нем угадывался будущий матерый зверь, властелин Арктики. Он был очень медлительным; прежде чем что-то сделать, садился и подолгу чесал передней лапой за ухом. За непонятливость часто получал от мамаши шлепки и затрещины. Самочка, напротив, была очень подвижной, с округлым, развитым огузком, этаким пушистым комом, и ступала легко, как бы женственно. Она чаще ласкалась к приемной матери, прижимаясь мордой к огромным ногам, и когда наказывали ее, не шипела и не огрызалась, как самец, а ложилась на снег и свертывалась клубком.
Медведица не замечала, вернее, не желала замечать различия между детенышами, и нежность, ласковость самочки вовсе не трогали ее. Она подготавливала несмышленышей к беспощадному арктическому существованию. Не за горами было то время, когда малыши начнут самостоятельную жизнь, и голод не пожалеет ни самца, ни самочку. Голод, как и Смерть, не знает пощады.
Около года медведица кормила, воспитывала, натаскивала своих малышей. С удивительной настойчивостью, упорством она учила их добывать основную пищу – кольчатых нерп. И жестоко наказывала медвежат за неосторожность на охоте, лень, несообразительность. Для их же пользы. За это время малыши очень подросли, нагуляли жиру, и человек мог принять их за взрослых зверей, хотя они, пожирая тюленей, все еще не отказывались от материнского молока.
Дрейфующие льды обращались вокруг Северного полюса, вместе с ними двигались и звери, не признавая границ пяти государств, владеющих Арктикой. Белые медведи скитаются во льдах и зимой, и летом, и весной, и осенью, не привязываясь к одному месту; в берлоги на островах и побережье материка залегают лишь беременные самки. Скоро, скоро должен был наступить тот неизбежный день, когда звери, вдруг почувствовав отчужденность, даже вражду друг к другу, разойдутся в разные стороны, чтобы наверняка никогда более не встретиться. Неизбежный и мудрый день… Медвежата начнут самостоятельную жизнь, полную забот и лишений, и, познав на собственной шкуре цену добычи, через год-другой сами станут отцом и матерью. Инстинкт заставлял медведицу оставить подросших, натасканных детенышей, чтобы родить и воспитать новых. Она была еще нестарой самкой. Судьба распорядилась, однако, по-своему. В Арктике нельзя загадывать, что будет через день, завтра или даже через минуту. Медведице суждено было
