этом отношении схожие с Гамбеттой. Может быть, в нем сказывались навыки администратора, действовавшего в сложной обстановке, в условиях, не предусмотренных инструкциями». Догадка Кнорринга не лишена оснований. Если учесть настроение широких общественных кругов Франции, боявшихся и потому не желавших новой войны, что заставляло Гамбетту маневрировать на действительно оппортунистической основе, и, с другой стороны, возникшую уже у Скобелева мысль о союзе с Францией, а также известные нам черты макиавеллизма в его характере, то одобрение им действий Гамбетты, направленных на сплочение нации, пусть даже ценой оппортунизма, очень похоже на Скобелева.
Вернувшись домой, Михаил Дмитриевич испытывал смешанные чувства. «Жилось за границей неохотно, а возвратился против воли», — писал он дяде и связывал эту «двойственность чувств и стремлений» с неустроенностью внутренних общественных вопросов России. В деревне он вел жизнь богатого помещика. Больше всего, помимо политики, он занимался лошадьми. У него был прекрасный конный завод, для которого он привез из Туркмении кровных лошадей, а раньше из Турции — верблюдов и мулов. Крестьяне его любили, называли «наш богатырь» и «батько». Чтобы на него поглазеть, народ стекался из окрестных деревень. Много внимания уделял он крестьянским детям, вникал в организацию занятий в основанной им школе, в день Рождества устроил в ней елку и наделял детей подарками по их успехам. Во время раздачи подарков он весело шутил, а затем велел штурмовать елку, и с улыбкой сказал, что этот штурм напоминает ему атаку Зеленых гор.
Потом на него нашла хандра. Из сангвиника он, по впечатлению гостившего у него П.Дукмасова, превратился в ипохондрика. Оживлялся он, лишь когда бранил немцев. «Терпеть я их не могу! — возмущался он в беседе с Дукмасовым. — Меня больше всего бесит наша уступчивость этим колбасникам. Даже у нас, в России, мы позволяем им безнаказанно делать все, что угодно. Даем им во всем привилегии, а потом сами же кричим, что немцы все забрали в свои руки… Конечно, отчего же и не брать, когда наши добровольно все им уступают… А они своей аккуратностью и терпением, которых у нас мало, много выигрывают и постепенно подбирают все в свои руки…» Немного поостыв, Скобелев продолжал: «А все же какие они патриоты. Я ненавижу трехволосого министра-русофоба Бисмарка, но отдаю должное его патриотизму. Насколько я прежде перед ним благоговел, настолько же ненавижу его после Берлинского конгресса». После этого Скобелев заговорил о предстоящей в близком будущем войне с Германией.
Эти чувства и слова, очень характерные для Скобелева, в значительной степени предвосхищают петербургскую речь, которую он вскоре произнесет. Биографы задавались вопросом: что побудило Скобелева оставить идиллическую жизнь богатого помещика, прерывавшуюся эпизодическими поездками в Петербург, Москву, Париж, и выступить в активной и столь не свойственной ему прежде роли политического оратора? Одни указывали на честолюбие, другие — на избыток энергии, искавшей выхода. Однако главный мотив, наверное, был другой: стремление бороться за достижение своих политических целей, прежде всего привлечь к ним внимание широкой общественности. Он не мог бездействовать, видя растущую угрозу с запада. Без учета этого обстоятельства нельзя объяснить его последовательного, целеустремленного проведения неизменной антигерманской идеи.
Непосредственным толчком, побудившим Михаила Дмитриевича к действиям, послужило восстание черногорского племени кривошиев в южной Далмации (Австро-Венгрия). Восстание, начавшееся в 1881 г., было вызвано решением Венского правительства ввести у кривошиев воинскую повинность. Под влиянием этого события в Скобелеве с новой силой вспыхнули чувства славянского братства. В начале января 1882 г. он прибыл в Москву и явился к И.С.Аксакову. О встрече и содержании их беседы рассказывает жена Аксакова А.Ф.Тютчева, дочь поэта и дипломата Ф.И.Тютчева. Начиная с царствования Николая I она была при дворе, хорошо знала придворную жизнь и царскую семью и оставила интересные воспоминания и дневник «При дворе двух императоров». Под 9 января она записала в дневнике: «Он сказал, что 12-го в Петербурге состоится банкет для ознаменования взятия Геок-Тепе, что он, Скобелев, намерен произнести речь и воззвать к патриотическому чувству России в пользу славян, против которых вооружаются в настоящее время мадьяры, и что он хочет открыть подписку в пользу кривошиев. Мой муж советовал ему не предпринимать этого последнего шага, говоря, что с его стороны это будет равносильно призыву к войне; что правительство принуждено будет отречься от него, чтобы не встать по отношению к Германии в положение открытой враждебности, что, кроме того, подписка такого рода не имеет никаких шансов на успех… что страна боится войны и не забыла еще ужасного разочарования Берлинского мира, что она преодолеет апатию… только в случае нападения со стороны…»
Аксакову удалось убедить Скобелева отказаться от подписки, но от гласной, широкой, а негласная и в узком кругу все же состоялась. В ОР ГПБ есть расписка Аксакова в получении денег от Скобелева: «1882. Марта 23 получил от генерала Скобелева в пользу славян 530 франков (публиковать от неизвестного)». Но от своего замысла о произнесении речи Скобелев не отказался. Есть сведения, что он консультировался с графом Н.П.Игнатьевым. Это весьма правдоподобно. Участие Игнатьева в подготовке скобелевской речи подтверждается дневниковой записью Д.А.Милютина: «…после смерти Скобелева при разборке бумаг, оставшихся в его кабинете в Минске (где корпусная квартира 4-го корпуса), нашли черновые политических речей, произнесенных Скобелевым в Петербурге и Париже, с пометками рукою Игнатьева. Все это странно, но не лишено вероятия».
В связи с обстоятельствами подготовки Скобелевым его демарша следует отметить также событие, которое не было значительным, но сыграло роль дополнительного стимула: 5 января 1882 г. в Петербург приехала французская журналистка Адан (Adam). Это — ее литературный псевдоним, настоящее имя — Жюльетта Ламбер. Адан была энергична и честолюбива. Она основала газету «Nouvelle Revue» и в 70-х гг. играла некоторую роль в республиканской партии, лидером которой был Гамбетта. Будучи его близким другом, она разделяла с ним ненависть к немцам, жажду реванша и в связи с этим — идею необходимости антигерманского франко-русского союза. Тесно общаясь с русскими общественными и политическими деятелями, она стала другом России и положительно относилась к славянофильству. Сущность своих политических взглядов она выразила в мемуарах в следующих словах: «Неистовая и страстная антинемка, логически я была славянофилкой». И разъясняла: «Бисмарку хотелось бы, чтобы мы ненавидели Россию; поэтому-то я ее и люблю».
В Россию Ж.Адан прибыла в качестве эмиссара своей партии, очевидно, с целью зондажа почвы для начала переговоров о союзе (в 1879 г. республиканцы пришли к власти и Гамбетта стал председателем палаты депутатов, а в 1881 г. — премьер-министром и министром иностранных дел). Одной из целей ее поездки было знакомство со Скобелевым, о славе и антигерманских настроениях которого она была много наслышана. Приезд г-жи Адан не остался незамеченным в Петербурге. К.П.Победоносцев в письме Александру III от 6 января так характеризовал предприимчивую француженку: «Без сомнения, в.и. в-ву известно, что г-жа Адан есть политическая авантюристка и состоит в числе главных агентов республиканской крайней партии, в связи с планами и расчетами Гамбетты… Она издательница журнала «La Nouvelle Revue», служащего органом партии. В связи с приездом ее в Россию появились в берлинских полуофициальных газетах статьи о том, будто она едет сюда для тайных политических переговоров, имеющих целью сближение Франции с Россией, с здешними политическими партиями».
Опасения Победоносцева насчет крайностей республиканской партии были напрасны: ничего радикального, придя к власти, Гамбетта не предпринял и проводил, по его собственному определению, политику оппортунизма. Тревога же немецкой печати была вполне объяснима. Кошмар коалиций, владевший Бисмарком, хорошо известен. Но тогда настоящие переговоры о союзе начаться еще не могли, да г-жа Адан и не была официальным лицом. Говоря по-теперешнему, она хотела установить неформальные связи, что могло быть первым и единственным в тех условиях шагом на пути к сближению. Сначала состоялось ее свидание с И.С.Аксаковым. О нем в письме Победоносцеву от 9 января сообщала Е.Ф.Тютчева, другая дочь дипломата: «Аксаков был у нее в первый вечер, просидел с нею два часа en tete a tete и вынес самое лестное для нее впечатление. Он рассказывал разговор, должно быть, очень интересный, судя по его рассказу».
Для Скобелева, по всей вероятности, предстоящее знакомство и, может быть, передача г-жой Адан каких-нибудь устных предложений Гамбетты не были неожиданностью.
В Париже он не раз встречался с лидером республиканцев и подолгу беседовал с ним. Беседы были неофициальными, и содержание их неизвестно. Но, зная антигерманские настроения обоих, можно не сомневаться, что главным вопросом была именно эта тема. Некоторое представление об этом сюжете дает А.Ф.Тютчева: «…из того, что мне мой муж рассказал о разговоре Скобелева, недавно ездившего в Париж,
