иллюминированные манускрипты[7] одиннадцатого века», главным куратором которой и являлась Бет.
Сегодня должен был состояться прием с представителями прессы, предназначенный для ознакомления искусствоведов, знатоков и просто друзей музея с новой выставкой, экспонаты которой были извлечены из полных запасников Центра Гетти. Бет провела бессчетное количество часов, изучая редчайшие манускрипты музейной коллекции и выбирая экспонаты, которые бы могли наилучшим образом проиллюстрировать ее тезисы и доклад. Выставка не может и не должна быть случайным собранием предметов, пусть даже и одного порядка — ей положено иметь смысл и цель, или, если угодно, идею. Этому научили ее в Институте искусств.
Бет вышла из лифта, затем, толкнув высокие застекленные двери, покинула здание исследовательского института и направилась к парку, где должен был состояться прием. Погода вполне благоприятствовала: стоял душистый теплый летний вечер. Центральный парк, как он назывался, являл собой превосходное место для проведения этого торжественного события. Бет прошла по круговой дорожке в тени высоких платанов, перешла по мостику через ручей — за ним, собственно, и начинался парк, в котором росли сотни разных растений и цветов, от лаванды до гелиотропа, от индийской сирени до розы флорибунда. Все это благоухающее великолепие уступами спускалось к выложенному цветными плитами бассейну и площадке, вход на которую образовывали арки, увитые бугенвиллеями. Синяя вода в бассейне сверкала и переливалась в лучах заходящего солнца, у бортиков густо цвели азалии.
Столы, застеленные скатертями из золотистого дамаска, были уже накрыты, кругом сновали официанты с подносами, на которых стояли бокалы с шампанским, «Перье» и прочими напитками. Гостей собралось около тридцати человек, они уже завершили осмотр выставки в музее, до сих пор в руках у некоторых были программки. И все они дружно налегали на закуски и напитки. Первой на глаза Бет попалась ее начальница, миссис Кейбот, пожилая женщина. Она стояла рядом с Критчли, супружеской парой, весьма известной в голливудском мире искусств, и выглядела недовольной. Бет схватила бокал шампанского с подноса пробегающего мимо официанта и поспешила присоединиться к ним.
— Мы уже и не надеялись вас увидеть, — с натянутой улыбкой заметила миссис Кейбот.
— Ради бога, простите, — пролепетала Бет и кивком поздоровалась с четой Критчли. — Так ушла в работу, что потеряла всякое представление о времени.
— О, со мной такое случается на каждом шагу, — заметила миссис Критчли. — Как-то раз забыла явиться на ланч в честь собственного дня рождения, занималась обсуждением праздника дочери.
Она была нервной, даже истеричной дамочкой, но сейчас Бет была рада ее присутствию. Мистер Критчли, джентльмен старой школы в костюме из индийской жатой ткани в полоску, сиял улыбкой. Он никогда много не говорил, но Бет чувствовала — от него так и веет доброжелательностью.
— «Лос-Анджелес таймс» прислали эту дамочку Русофф, — сказала Бет миссис Кейбот. — От «Арт- ньюс» здесь вон тот господин в галстуке-бабочке.
Бет обернулась посмотреть, так как на мероприятиях, подобных этому, бабочки носили часто.
— Вон, в красной, — подсказала миссис Кейбот, предвосхищая ее вопрос.
— О, замечательно. Уверена, поговорить с ним не помешает.
— А я уверена, что наши милые Критчли не будут возражать, если вы сделаете это прямо сейчас, — сказала миссис Кейбот. — Вроде бы он говорил, что сразу после нас собирается быть на приеме у мэра.
Бет понимала — это приказ и направилась к господину в красной бабочке. Эту часть своей работы она не любила. Ей нравилось проводить исследования, она обожала изучать рисунки старых мастеров, древние манускрипты, драгоценные инкунабулы, которыми во множестве владел музей, любила работать с экспертами по сохранению и реставрации старинных рукописей и бесценных произведений искусства, которые начали разрушаться от времени. Но работа по связям с общественностью была ей не по душе.
Журналист из «Арт-ньюс» представился, хоть и с некоторым трудом, рот у него был набит пирожным. Звали его Александр Ван Ностренд, он действительно собирался посетить еще один прием, но при виде Бет оживился и решил, что определенно хочет больше узнать о происхождении выставки.
— Как вам известно, Музей Гетти обладает одним из богатейших в мире собранием древних иллюстрированных рукописей, — начала Бет. — Эти церковные работы, большинство из которых датируются одиннадцатым — тринадцатым веками, создавались для библиотек английских приоратов и монастырей.
Она завела свою обычную шарманку, часть этого текста была записана для аудиотура по музею, но Ван Ностренд, похоже, нисколько не возражал.
— Все эти манускрипты считались весьма ценными, и во многих монастырях, таких как Абингдон, Уолтем, Уорчестер и Церковь Христова в Кентербери, велся их список, или каталог. Мало того, порой книги просто приковывали цепями, в буквальном смысле этого слова, к алтарям и кафедрам.
— Да, — кивнул Ван Ностренд. — Выставка все это прекрасно демонстрирует. Одного не могу понять, — продолжил он, тут Бет заметила у него на нижней губе прилипшую крошку пирожного, — что такого завораживающего находите в них вы? Что заставляет красивую молодую женщину, если так можно выразиться…
Он ждал реакции, но Бет просто улыбнулась и промолчала.
— …посвятить всю себя без остатка такому древнему и, не побоюсь этого слова, пыльному предмету?
Сказать ему насчет крошки? Бет решила, что не стоит.
— Думаю, прежде всего их красота. Именно она привлекает меня в манускриптах.
— Короче, вся эта позолота? Шик-блеск-мишура?
— В ряде случаев, — ответила Бет и, сев на своего конька, слегка оттаяла, — многие из средневековых работ выглядят весьма эффектно, особенно если создавались для императоров и королей. Другие гораздо скромнее, хотя мы и называем их иллюминированными, в строгом смысле этого слова они таковыми не являются. В их оформлении не используется позолота или серебро, но все равно выполнены они прекрасно и написаны тоже превосходно.
— А по какому принципу вы отбирали экспонаты для этой выставки?
У Бет возникло неприятное ощущение, что собеседник не расслышал ни слова из того, что она только что говорила, что он задавал все эти вопросы лишь с одной целью — удержать ее рядом с собой. Но альтернативой было возвращение к миссис Кейбот и чете Критчли, поэтому она предпочла остаться.
— Эти рукописи отличает одна характерная и весьма, на мой взгляд, любопытная особенность. Хотя принадлежали они разным монастырям, иногда в самых разных уголках страны, все они объединены определенным стилем письма и иллюстраций. Все эти книги, уверена, вам об этом известно (никогда не помешает немного польстить собеседнику), обычно оставались неподписанными. Создавались они монахами в монастырях анонимно, в продуваемых всеми ветрами скрипториях, специальных помещениях для переписки рукописей. По моему мнению, у всех экспонатов этой выставки один и тот же автор.
— То есть как? Ведь текст почти всегда один и тот же, разве нет? Библии, писания святых отцов, Евангелия?
Ну что же, кое-что он все-таки уловил.
— Да, верно, хотя тематика их куда шире, чем принято считать. Существует большая дистанция между Евангелием из Линдисфарна[8] и «Tres Riches Heures»[9] герцога Беррийского. Между «Историей Рима» Лайви и «Этикой» Аристотеля, «Энеидой» Вергилия и «Приключениями Марко Поло». Король Франции Карл Пятый был таким поклонником Марко Поло, что собрал пять копий этой книги, причем одна из них была в золотом переплете.
— Но эти книги отделяют друг от друга века!
— Правильно, но монах или переписчик, создавший, как я считаю, все собранные на нашей выставке работы, жил примерно в середине или конце одиннадцатого века. Он писал очень характерным наклонным почерком, точнее — с небольшим наклоном влево. Это означает, что он мог быть левшой или же имел какие-то проблемы со зрением. Все иллюстрации у него узнаваемы, они обладают редкой психологической остротой.
Бет казалось, что даже в цифрах, которые обычно писались строго по правилам и не отличались выразительностью, этот неизвестный переписчик сумел передать чувства и оттенки.
— Нет, погодите, — возразил Ван Ностренд, — преклоняюсь перед вашими знаниями в этой области,
