тех, кто эти анализы сдавал, медицинская карточка явно потолще уголовного кодекса. То ли дело свежачок, прямо из тары… Вторую слева пробирку трогать нельзя, даже с большой голодухи, — там такое, что подумать и то жуть берет. Правда, хозяину крови об этом пока что не сказали… Откуда я все это, блин, знаю?
Или уж, в самом деле, подобраться к этой мымре крашеной, прихватить аккуратненько и… Ее кровь должна быть сладкой, с привкусом зеленого высокогорного чая. Странно, у меня ощущение, что я такое проделывал множество раз, что я когда-то прекрасно знал, как это делается, и ловил дикий кайф. И к тому же я уверен, что совесть тогда не напоминала о своем существовании. А в последний раз почувствовал нечто в таком роде, когда старушка в магазине выронила кошелек, а я вместо того, чтобы вежливо ей его отдать, поднял и сунул в карман, С этим все понятно: если чистосердечно признаться, козел я распоследний, а тут что? Что за вонь такая?
— Больной, вы что, уснули? Все, можете идти! Господи, и что это за мужчины такие хлипкие пошли?! Только не вздумайте в обморок хлопнуться, тащить вас все равно некому. Ну, как самочувствие?
— Благодарю вас, уже лучше. Прошу извинить мою слабость, в полнолуние все чувства невероятно обостряются.
…Это же надо, как он культурно выражается, а по виду — гопник гопником. На физиономии прямо написано: «два класса плюс коридор», да разве что какая-нибудь занюханная путяга или, как их по- современному называют, «профессиональный лицей».
Вот и пойми-разбери этих нынешних. Другой, наоборот, в костюмчике, в очках и при галстуке, и дорогим одеколоном от него на километр несет, а рот откроет — хоть святых выноси.
— Итак, молодой человек, как вас зовут, помните?
— Эрнест фон Штейнберг, с кем имею честь?
— Замечательно! А теперь, пожалуйста, то же самое и по-русски.
— Извините, я хотел сказать, Кузовков Виктор Дмитриевич, год рождения…
— Нет-нет, на сегодня достаточно. Не стоит так напрягаться. Вы помните, почему вы здесь?
— Нет… Кажется, я попал в аварию. Могу я узнать, как моя машина? Где она?
— Ваши родственники ее уже забрали и отвезли в автосервис. Меня зовут Владимир, я работаю здесь психологом. Вы не против, если я еще к вам зайду и мы немного побеседуем?
— Благодарю вас, с удовольствием.
…Вот козел нестроевой, врет прямо в глаза и не краснеет! Какие еще мои родственники? Маманя, что ли? Да она неизвестно когда в последний раз трезвой была, а уж о том, чтобы за руль сесть… Или папаша с того света? Да и какой, к свиньям, автосервис, когда какой-то урод засадил моей красавице целую очередь в бензобак. Грохнуло, мама не горюй.
Мама… Ничего не понимаю: не было у нас никакого пианино, тем более старинного. Дед, помню, шутил, что пианино в доме — это мещанские замашки вроде фикусов и канареек. Пела она, только как выпьет, народные, из тех, что в приличном обществе не повторить.
Но почему же тогда она вспоминается мне в длинном шелковом платье, как на картинке из учебника истории… Она играет на клавесине, я узнаю менуэт, за ним следует какая-то веселая мелодия. Мама вполголоса напевает романс, который недавно вошел в моду. Как жаль, что я не помню слов.
Горят свечи, гости внимают пению. Я еще маленький и должен оставаться в детской под присмотром бонны, но я удрал от ее бдительного ока и наблюдаю за всем с верхней галереи…
Но это же был не я, не могло со мной быть такого!
И в то же время это мои собственные воспоминания. Я помню, как пахли пыльные занавеси на галерее, как поскрипывали ступени лестницы, хотя я старался еле наступать на них. Помню солнечный свет, льющийся сквозь витражи часовни замка. Она всегда стояла пустая, на мои вопросы старшие отделывались ничего не значащими фразами. И лишь потом я узнал. Ну, доктор Моро, попадись мне только — порву как бобик тряпку, моргала выколю… вызову на дуэль и насажу на свою шпагу, как на вертел.
Так, опять начинается. И ведь посоветоваться не с кем, один перед проблемой, как Ахиллес перед Троей. Не с психологом же этим откровенничать. Этот только и думает, что о своей диссертации об особенностях амнезии. Я для него не более чем практический материал. Выпотрошит и в психушку сдаст, и ведь совесть его мучить не будет…
Стоп, откуда я знаю, о чем он все это время думал? Он же мне ничего такого не говорил. Я что теперь, и мысли читать умею? Помню, когда-то по телику было: одного чела отоварили по башке, а он очухался и заговорил по-английски. Прикольно, конечно…
Интересно, а о чем думает та цыпочка за столиком дежурной медсестры? А такая с виду приличная! Ладно, это ее проблемы, а мои — выйти отсюда по возможности живым-здоровым и без статьи. Ничего, бывает и хуже, например угодить в цепкие лапы святых отцов. Дядя, который к тому времени уже не покидал днем своих подземных покоев, кое-что рассказал. Прабабку Марго так ничего и не смогло спасти — ни щедрые пожертвования, ни самоличное ходатайство весьма влиятельного лица. Так что по сравнению с ее проблемами мои — еще семечки.
Прошел еще месяц
— Мы находимся при нем безотлучно, а картина все так же не внушает надежды! Он не узнает нас, он не хочет отвечать на мысленную речь! Я так не могу, он это нарочно!
— Прекрати ты, я и сама на нервах. Кстати, на днях его выписывают из больницы, ты в курсе?
— А у него не будет, как ты говоришь, проблем с вашими стражами порядка?
— А для чего, по-твоему, вампирская сила, только чтобы пищу подманивать? Пришлось тут кое-кому мозги перепачкать, чтобы Виктора Кузовкова признали во всей этой истории чуть ли не случайной жертвой.
— А этот, как их у вас называют, криминальный авторитет, который желал получить от него какие-то важные сведения?
— Исчез с горизонта, насовсем. Не мне тебе такие простые вещи объяснять. Как говорится, огорчает другое…
— Я прочла его воспоминания, те, которые остались от прошлой личности. Неужели такая блестящая, всесторонне образованная сущность будет вынуждена прозябать в таком убожестве! Это немыслимо!
— Не переживай, для наставника, то есть графа Эрнеста, это все семечки. Ты же помнишь, как ему это всегда удавалось.
— А мы будем рядом и поможем ему. Скорее бы его сущность проснулась и заявила о себе!
— Да, скорее бы уж… Эва, если бы ты знала, как мне его не хватает!
Валентина Кузовкова уже третьи сутки праздновала свой день рождения. Несмотря на то, что водки, пива и «плодово-ягодной» сначала было хоть залейся, все закончилось в первый же день. Поэтому время от времени Ленчик, которого она иногда торжественно именовала «гражданским мужем», а иногда называла «чемоданом без ручки», или кто-то из гостей бегал к ближайшему ларьку за добавкой. Никто из них не помнил, откуда взялись деньги на выпивку, сколько времени прошло с тех пор, как они начали отмечать… что именно, уже тоже никто не помнил. Какая разница: имеется что пить — значит, все в порядке.
«Праздник души» неожиданно был прерван появлением смутно знакомого гражданина. Тот легко, как паршивых котят, вышвырнул гостей, а на Ленчика, который вздумал было протестовать, глянул так, что тот, со страху мгновенно протрезвев, со всех ног сиганул к двери. Впоследствии он клялся и божился, что глаза у вновь прибывшего светились как две фары, а клыки — во! — изо рта торчали, во-о-т такие! Разумеется, пьянчуге никто не верил, поражаясь, как обостряется фантазия у человека, которому не хватает выпивки. Именинницу, во все горло распевающую лирические народные песни, незнакомец как есть, в одежде, макнул в ванну с холодной водой и уложил спать, после чего с остервенением принялся за генеральную уборку.
…Проснувшись на следующий день, Валентина почувствовала в мозгах необычайное просветление и сделала то, чего не делала уже бог знает сколько. Она умылась и причесалась, после чего извлекла из шкафа костюм, купленный еще в те времена, когда она была не уборщицей, а старшим лаборантом, и отправилась в магазин. Обойдя винный ларек десятой дорогой, она набила авоську овощами, печеньем и ванильными йогуртами. Шутка ли дело: сын из больницы вернулся. Доктора говорили, ему требуется
