смотреть страшно. Убитых похоронить разрешили. Жарко. Заразы боятся. Командира, приходившего за лопатами, женщины нашли в канавке присыпанным. Решили снять Звезду с него. Он заморгал, зашевелился вдруг: «Живой я…» Под шумок бабы спрятали его на чердаке кузницы в тряпье и истлевших конопляных оческах…
«Господи, что же будет?..»
Пока стирала, развешивала провонявшее чужим потом белье, немцы сгрудились у зева погреба, требовали, чтобы дочки вышли к ним.
— Немножко тринкен. Выпить!..
Долговязый Петер принес с огорода в подоле майки помидоры, огурцы.
Задребезжали и вылетели со звоном мутные от зноя стекла в окнах, колыхнулся горячий воздух. Над соломенными крышами хат прокатился тяжкий гул.
— Рус! Рус! — Коренастый стариковатый немец споткнулся посреди двора, почесал ушибленное колено.
За буграми загремело снова. Бухнуло дверью в соседнем дворе. Немцы переглянулись, засуетились. Громадные, как стога сена, из дворов стали выползать танки…
… За полдень небо почернело, и солнце в тусклом черном нимбе ныряло в земляном тумане и дыме пожаров, как при затмении.
Немцы, как и накануне, рвались вперед и вроде бы продвигались, но бой не утихал и там, где они только что прошли.
В первой же контратаке Турецкий увидел, как из-под разбитого «тигра» вылезли восемь человек и пошли навстречу немцам. Черные, израненные, глухие, безголосые. Сбросили пьяных гитлеровцев с высоты, попросили попить, поесть и снова полезли в свои окопы.
Как стало известно уже потом, немецким авиаразведчикам было приказано следить за бегством русских, не прозевать начала его, чтобы навалиться на бегущих и передавить их гусеницами. Давить, однако, было некого. Никто не бежал. Гитлеровцы тыкались в разные стороны: искали брешь, стыки. Стада в сотни железных чудищ в слепой ярости кидались из стороны в сторону и всюду натыкались на глухую неподвижную оборону. Из полузаваленных окопов им навстречу поднимались измазанные землей и кровью русские солдаты. Они не покидали своих окопов, пушек, танков, и немцы начали терять уверенность в своих «тиграх» и «фердинандах», уверенность в самих себе.
День сплошь состоял из отчаянных минут. Дело не раз доходило до «ладана». Торжествовал огонь: горели хлеба и дома, горели на корню травы и бурьяны, горело железо, горели люди, горела сама земля. Никогда, наверное, у огня не было столько пищи. Подвиг Герострата — детская забава.
В первые минуты, как сошлись с «тиграми», Турецкого и всех, кто был с ним в машине, охватило чувство страха и обреченности. Явно видели свои попадания, всплески огня от ударов, а «тигры» продолжали двигаться как заговоренные. Спина взмокла. Пот копился в голенищах сапог. Турецкий ясно ощущал в себе грань реальности и небытия. Дуновение — и по ту сторону. Танки двигались толчками — от выстрела к выстрелу. Т-34 опережали «тигров» во всех движениях. Те неуклюже ворочались, нервничали. И Турецкий понял: на этом поле все на грани. Весь вопрос: кто кого перетолкнет за эту грань первым?
Где-то уже к вечеру в наушниках танкошлема зарокотал вдруг начальственный басок:
— Сообщи, где находишься, и отходи за Яковлеве! Отходи за Яковлеве!
Турецкий огляделся. Дым. Пыль. Танки ныряли как в воде. Появлялись, исчезали. Завесу разрывало, отворачивало ветром. Поднимались новые тучи дыма и пыли, и завеса снова смыкалась.
— Назови свой код! Кто ты такой? — вступил в переговоры Турецкий.
— Отходи за Яковлеве! Отходи за Яковлеве! Дороги минуты! — торопил бас.
— Заткнись, гад! У нас таких приказов нет!
Бас тут же замолчал. Вмешался другой, понаглее.
— Немцы прорвались в тыл!
— К черту! Не мешай!
— Сам к черту! Слушай, что говорят!
Турецкий обложил говоруна матом и на время выключился.
На зубах хрустела пыль. Складки одежды источали запахи тлена, газойля, войны.
Отошли через село. Его только что бомбили. У колодца валяются простреленные ведра, горит сарай. Пожилая женщина снимает зачем-то в горящем сарае дверь, за подол ее дергает малыш. Женщина отмахивается от него. Малыш ревет, прикрывает глаза от жара ладошкой и лезет за матерью в огонь.
За околицей на танк вскочил, Должно быть, корреспондент. На шее бинокль, лейка.
— Ну как? — полез с вопросами.
— Что «как»?
— Расскажите, что там?
— Не помню! Они шли — мы били! Теперь они бьют — мы уходим!
Корреспондент разочарованно смотрит в глаза Турецкому, на ходу спрыгивает.
На перекрестке комбриг. Укоряет за отход.
— Ну и что ж, что много?.. Перехитри! У тебя скорость! Становись в тот лесок!
Под вечер откатились еще назад. Вплотную к летним стоянкам своим. По берегам оврагов, напротив землянок, в лесу выросли холмики. Вчера их не было. Экипажи, которые выходят на заправку горючим и боеприпасами, косятся на эти холмики. Белея повязками, в наступающем сумраке к землянкам тянутся раненые, собираются безлошадные — потерявшие машины. У блиндажей гармошка. В кругу волчком потный, босиком, танкист.
— Жарь, жарь, Степан! Красная гвардия против черной! Посмотрим, кто кого!
— Вдовиченко! В машину!
Танцевавший танкист шатнулся, сдернул шлем. Голова мокрая. На крыльях носа и над бровями грязь. Из круга подали сапоги.
— Набрались духа. Пошли. — У самого лицо мрачное.
Подошла тридцатьчетверка лейтенанта Лысенкова. Комбинезон рваный, глаза сумасшедшие. Оказывается, совсем рядом наткнулись на заблудившийся «тигр». Встреча была столь неожиданной, что оба экипажа выскочили из машин, схватились врукопашную.
Солнце падало медленно. Земля на юге стонала. Небо задыхалось. Экипажи, загрузившись снарядами и перехватив кое-что сами, уходили в сторону грохота и пыли.
«Бьют челом разных городов курчане и белгородцы, дворяне и детишки боярские, и казаки, и стрельцы, и всякие служивые люди…» И по этому челобитью царь Михаил Федорович приказал между Белгородом (в шестидесяти километрах) и Курском (в шестидесяти километрах) «на половинах… на устье реки Баянп» поставить Баянское городище, «от Муравской сакмы верст десять».
1 августа 1639 года на Обоянское городище прибыл воевода Иван Колтовский «с 600 человек детей боярских».
16 августа 1639 года отслужили молебен, и Обоянь стала служить защитой земель русских от набегов татар.
Сюда и рвались остервенело вторые сутки отборные немецкие пехотные и танковые дивизии.
С утра 7 июля сражение закипело вновь. И на земле, и в воздухе стоял несмолкаемый гул авиационных и танковых моторов, скрежет и вой железа.
8 июля немцы поняли, что теряют время, и начали пораньше. Летчики, которым было приказано докладывать о бегстве русских, доносили: «Русские не отступают. Они стоят на том же рубеже. Наши танки остановились. Они горят…»
Так, ничего не добившись и в последующие дни, немцы перегруппировали свои силы 10 июля и 11-го бросили их на узком участке в направлении Прохоровки.
Встреча в намеченный день в Курске для немцев не состоялась.
