расчесами по краям. Метрах в двадцати от этого места из воды торчала танковая башня. Мокрый серый бок башни рябили солнечные зайчики.
— Крепко шваркнуло? — заворочался на песке один из разведчиков.
— Здорово. И экипаж — побитые на песке лежали. Вот какой он у вас парень. — Сержант закопал окурок. В изломе бровей под пшеничным чубом обозначилась досада, посоветовал: — Зря не толкайте его куда попало.
— Нас самих толкают, — подосадовал тоже в ответ лейтенант. В глазах-щелках, нацеленных на меловую кручу у элеватора, тяжкая дума. Разгоравшийся зной, запах тины и пресной рыбьей чешуи томили. Скосил глаза на рыбьи потроха в песке. — У вас тут не война, а курорт.
— Вчерась двух лещей, как заслонка печная, вытащил, — польщенный завистью, похвастался сержант. — Фрицы тоже ловят. По озерам больше. Утром ноне видел — в мешке тащили.
В кустах меж меловых размывов кручи у элеватора замелькал немец. Впереди солдата на поводке рвалась собака. Андрей выбрал за кочкой место поудобней, не спеша приложился щекой к нагретому дереву винтовочной ложи.
— Не промахнись! — предупредил лейтенант.
У крутой дорожки, сбегавшей к затопленным лодкам, овчарка взвилась вверх, волчком закружилась на месте, бешено кусая рваный бок и наконец упала. Немец с первого же выстрела бросился бежать, успел скрыться в низине.
— В него надо было. При чем тут собака? — пожалел сержант-пулеметчик.
— Она как раз и будет мешать, — непонятно для него ответил Андрей.
Лейтенант тоже выстрелил, и в крайнем к спуску дворе завыла вторая собака.
— Ну, у них, кажется, две всего и было, — сказал лейтенант и сполз вниз. По мясистому багровому лицу его градом катился пот.
— Спускаться нужно отсюда, товарищ лейтенант, — сказал Андрей, глядя на зеленую, в чешуйчатых блестках гладь реки. — Течением как раз и вынесет к месту.
По Дону третий день шла мотылика — пора стерляди. Первый день полная, теперь плыли одни крылышки: брюшки обгладывала рыба. Ловить рыбу никто не ловил, только глушили толом, снарядами, бомбами.
Разведчики спустили баркас недалеко от пулеметного гнезда. Луна всходила поздно, маслянистая вода тускло отражала звездное небо, воронками свивалась и чулюкала на средине. С нажаренных за день бугров спускался горячий воздух и чуть заметно колыхал меж берегов прохладу.
— Плавать все умеют? — обернулся Андрей к лейтенанту.
— Умеют. Садись на весла, — подтолкнул лейтенант Андрея в плечо.
— Ну, с богом, братишки, — напутствовал разведчиков сержант-пулеметчик. Помог столкнуть баркас и долго стоял, раскрыв рот и вытянув шею. Парень греб умело, бесшумно. Баркас растаял на черной воде, будто его и не было совсем.
Вышли, куда и рассчитывал Андрей. Подождали у воды некоторое время, затопили баркас в кустах. Пулемет сержанта молчал. Зато левее его метров на пятьсот другой выбивал лихую чечетку, «Все тот же, — узнал Андрей ловкача и усмехнулся. — Весь берег развлекает. Веселый, видать, парень». Вслушиваясь в этот задиристый перестук, отделенный рекой, Андрей вздохнул: тогда, ночью, у клуба он жалел пулеметчика, теперь завидовал его безопасности. Чечеточнику от элеватора басовито и зло отвечал его постоянный собеседник, немецкий МГ-34.
На болотце, в стороне Терешково, простонал и затих кулик, квакали лягушки. Товарищи Андрея оглядывались кругом и прислушивались с тем же чувством оголенности и утери безопасности, что и он. У самой воды сырость была чувствительнее, чем на песчаных буграх, под гимнастерку воровато крался озноб.
— Пошли! — махнул рукой лейтенант.
Впереди, первое время озираясь и поднимая ноги, как в воде, шел Андрей. Капустниками, садами, кукурузищами вышли на окраину Галиевки и поднялись через дорогу вверх. За старой клуней нос к носу столкнулись с дюжим гитлеровцем. Из-за спины Андрея бесшумно, по-змеиному, метнулась тень, холодно вспыхнула сталь ножа, и — задушевно, хрипло:
— Держите! Держите его! Ноги, ноги!..
Немец был большой, сильный. От него разило потом и еще чем-то чужим и отталкивающим. Ноги немца под Андреем все тише и тише вздрагивали, волной прошла несколько раз судорога. Из горла, как из опрокинутого кувшина, булькала, била ручьистая, тяжелая на запах кровь.
Андрей отвалился в сторону, зажал руками рот.
— Хлебни! — Лейтенант-разведчик на коленях отполз от немца, отстегнул от пояса флягу, отвернул крышку, протянул Андрею. — Ну, вот и хорошо. В клуню его, в солому, — кивнул на немца. — Пускай по медвежьему запаху ищут.
— А здоровый боров. Отъелся на наших хлебах.
Разведчики все выполняли деловито, просто, привычно и быстро. Андрей старался не смотреть никому из них в глаза, стыдился своей слабости. Наблюдая за ними и слушая их разговоры, он постепенно успокоился, думая, что все закончится благополучно. Он не понимал, да, пожалуй, и не мог понять, что постоянный риск, игра с опасностью — как раз то, что и выбрали для себя эти люди на войне, одинаково жестокой для всех.
В полночь нашли знакомца Андрея, старика Самаря. Ничего не спрашивая, старик вылез из шалашика в кустах бузины, где он спал, смело пошел за Казанцевым в огород.
— Ты один тут, дедушка? — выступил из тени и приблизился вплотную к Самарю лейтенант.
— Один. — Самарь подолом рубахи вытер лицо, отвечал с готовностью. — В земляночке живу. Всех гонят на степные хутора, расстрелом грозят.
— А ты что же?
— Я свое отбоялся. Сад, огород берегу. Да и домишко. Какой ни на есть, а спалят. — Он зашелестел скошенным бурьяном под ногами, перегнулся через плетень, вглядываясь в спутника Казанцева: — А ты кто таков?
— С той стороны. Свой.
— Советские, значит?.. Да оно и я свой, не немецкий.
— Где ж тут у них что стоит, не приметил?
— Стоит не так, чтобы и много. Похоже — меняются они, сынок. — Почувствовав в стоящем за плетнем старшего, старик заговорил только с ним. — В Терешково, Монастырщину тальянцы пришли будто. У нас немцы пока. — Дед брезгливо плюнул под ноги. — У школы, по всему, штаб полевой. Во дворах за элеваторами какие-то трубы чертячьи, як самоварные. Стреляют и в них. В Дьяченково, Купянке, на Залимане у него тяжелые орудия стоят. Утром и вечером бьют. Танков нет. Были, да ушли куда-то…
Лейтенант переспрашивал, уточнял, мычал себе под нос что-то. Дед толкал его нестарческой рукой в плечо, поправлял шепотом, не соглашался или поддакивал.
— Нажать хорошенько — побегут, не оглянутся. — Дед Самарь отступил шаг назад, взял за рукав и потянул Казанцева ближе к лейтенанту. — А хлопца этого я знаю.
— Так и я знаю тебя, дед, — ответил Андрей улыбаясь.
Старик отпустил рукав Андрея, вздохнул, пожаловался:
— Должно быть, не усижу я тут долго. Подамся на степные хутора. — Хитро глянул на Андрея: — И до Черкасянского дойду.
— Ты, дед, про меня там молчи. Узнают — больше беспокоиться будут.
— Ин ладно, — согласился старик и высморкался, вытер пальцы о штаны. — А вы зараз куда же?
Лейтенант перехватил Андреев взгляд, ответил:
— На тот бок.
— А успеете?
— Успеем.
— Старик он, возможно, и хороший, а правду знать о нас ему не следует, — пояснил лейтенант Андрею, когда они кукурузищами пробирались назад к клуне, где их ждали остальные.
