отошли к разъезду 564 и там зацепились за насыпь железной дороги. По пути к разъезду прошли свою батарею, раздавленную танками. Картина жуткая. Пожилой старшина лежал под опрокинутой и вдавленной в землю пушкой, в скрюченных пальцах — комья сухой земли. Наверное, пытался выбраться из-под пушки, но не хватило сил.
Ночью батальон передвинулся в сторону Котлубани. У дороги в заклеклой черствой земле солдаты долбили могилы. Жизнь жестокая. Она неумолимо и безоговорочно проводит разделяющую черту между молодыми и старыми, красивыми и уродливыми, живыми и мертвыми. У этой черты люди расстаются. И все происходит до потрясения, до смешного спокойно, просто и трезво.
Под сапогами гремел кремень дороги. Земля солонцевала, дышала полынной горечью, ждала росы. На западе медленно истлевала заря, окрашивая небо тревожной пожарной краснотой. Казанцев оглядывался на эту красноту, и мысли его тоже шли дорогой. Другой. Эта была дорога с любимыми, дорогими лицами: мать, отец, Людмила с дочкой, братья, сестра, знакомые, друзья… Сколько же их на этой дороге? Вот что им снится в эти минуты? Хоть в каком-нибудь сердце пощемливает тоска о нем?.. Разминаясь с отцом и матерью, мысленно останавливался перед Людмилой. Он не знал и так никогда и не узнает, что она была убита в первое же утро войны на дороге при бомбежке. А дочь его заберет с собой соседка, Дарья Михайловна, у которой они оставляли Наташу в тот субботний вечер, когда ездили во Львов в театр и с которой Людмила села вместе в машину у штаба. Людмила оставалась для Казанцева живой, и он часто мысленно беседовал с нею и строил планы уже на после войны.
Тревога на батарее ПТО Раича в это утро ничем не отличалась от тревог, какие довелось пережить солдату за долгие четырнадцать месяцев войны. Батарейцы шум» но, даже весело оставили незаконченный завтрак и привычно и быстро заняли свои места у пушек. Никто из них и не подозревал, какая судьба их всех ожидает в этот день.
Огонь батареи явился для немцев неожиданностью. Один танк потерял гусеницу и завертелся на месте. Второй задымил вначале, потом взорвался. Башня отлетела метров на пять в сторону, и в горловину ударило освободившееся пламя. Танки, как подраненные звери, которые мигом оборачиваются в сторону охотника, открыли бешеную стрельбу по новой цели.
На какое-то мгновение окружающий мир для Раича погрузился в безмолвие, только бушевал огонь, дыбилась земля, двигались танки, в беззвучном крике раздирались рты людей.
Для удобства маневра танки двигались в шахматном порядке. Раич приказал стрелять по ним только фланговым орудиям, а когда немцы, развернувшись в их сторону, подставили борта, ударили пушки и в центре и сразу же подбили еще две машины. Гитлеровцы, поняв свою ошибку, ударили по центру. Сколько раз уже так повторялось, завязывалась такая же смертельная игра, и всякий раз сердце Раича одевалось холодком страха.
Третье орудие выстрелило дважды. Наводчик волновался и оба раза промазал. Из танка, шедшего на орудие, тоже выстрелили два раза и тоже оба раза промахнулись. Теперь все решали секунды: кто сумеет первым выстрелить в третий раз. Раич одним прыжком оказался у панорамы пушки: «Подвинься, герой!» Пушка подпрыгнула — левая гусеница танка лопнула. Следующий выстрел пришелся в борт танка, и он задымил.
— Вот так! — подмигнул наводчику, шлепнул ладонью по плечу. — Греми, Слава! Они тоже не железные, прыгают, как черти грешным телом по сковородке.
Танки отошли в ложбинку, перегруппировались, полезли снова. Батарея на фланге явно не нравилась им. Моторы на подъеме из ложбинки натужно подвывали. От их воя и грохота нервно подрагивала земля, и эта дрожь невольно передавалась солдатам, которые прислушивались к этому вою и ждали появления танков.
— Товарищ лейтенант, нам их не достать! — крикнули вдруг от первого орудия.
— Выкатывай на прямую!
Раич подбежал сам, уперся плечом в щит. Задохнулся. Сердце пухло от натуги и ожидания, заполняло всю грудь. Рядом потные зверские лица расчета. Пушка застряла в песке. В напряженные спины и затылки стегал близкий гул моторов.
— Ну еще!..
— Эх, матушка ты моя!..
— Не жалей пупка! Навались!
Вырвали орудие из песка. Размытые ручьями пота лица заулыбались.
— Дает как, сволочь. А-а?
— Сейчас бы шашлычок, товарищ лейтенант, да пивка из погреба.
— Ты откуда, Мамедов?
— Ростовский, лейтенант. С Нахичевани. А этот, — Мамедов шутливо пнул в бок соседа, — сам ишак. Шашлык в глаза не видел.
— Не верь ему, лейтенант. Трепло нахичеванское. — «Ишак» размазал пилоткой по лицу грязь и вдруг удивленно вскинул глаза, разбросал руки и упал. Из рук его выпал окурок и продолжал дымиться.
Над откосом ложбины показались землисто-серые башни. Покачиваясь на неровностях почвы, танки медленно выползали наверх, останавливались, навязывали огневую дуэль. Дуэль была явно невыгодной; сорокапятимиллиметровые снаряды ничего не могли сделать с T-IV на таком расстоянии. Одно за другим вышли из строя два орудия, появились убитые, раненые и в других расчетах.
«Ну хоть чуток поближе!» — мысленно умолял Раич немцев. В голове чему-то большому в такие минуты места не оставалось. Все было летучим, обрывочным. Для целого не хватало единственного и не случайного — тишины, солнца, покойного вида земли.
Расстояние между сторонами сокращалось с неуловимой быстротой, и голубые глаза Раича холодели, суживались, движения его становились замедленными, выверенными.
Один танк крался к правому орудию. Орудие молчало. И никого не было видно там. Окажись танк на позиции — конец всей батарее. Прыгая через воронки и пустые ящики, Раич бросился туда. Бежал и кричал: может, кто поднимется и заметит опасность. И на позиции поднялись. Окровавленный наводчик и заряжающий стали к орудию. Выстрел в упор, и танк, клюнув пушкой, завис на бруствере орудийного дворика. Остальные танки поняли это как сигнал, ринулись на батарею с трех сторон.
— Ну, сейчас они наведут нам ухлай, лейтенант! Все тут останемся, — Ужас медленно крыл, коверкал лицо наводчика. По морщинистому лбу и щекам его градом скатывался пот.
— Бог не выдаст — свинья не съест!
Жизненный и солдатский опыт Раича был не богаче, чем у наводчика. Да и годами наводчик годился ему в отцы. Но за спиной Раича было еще и училище, и внушенные ему понятия о командирской чести русской армии.
Два танка еще вспыхнули перед батареей. Но большего артиллеристы Раича сделать не могли. Силы были явно неравными. Дню до полного круга было еще далеко, и Раичу с трудом верилось, что они еще на прежнем своем месте, что он еще жив и тело его способно двигаться. Сознание его силилось уцепиться за что-нибудь понадежнее. Бегал, спотыкался, падал. Когда упал и поднялся в очередной раз — по орудийным дворикам его батареи мелькали танки и чужие солдаты.
— Встаньте, живые! — крикнул он, не очень веря, что его есть кому услышать. — Пусть видят, как…
Срезанный автоматной очередью, Раич опрокинулся навзничь и завалился в ровик. Три или четыре человека, поднявшиеся на его зов, тоже упали у своих искалеченных орудий. На позициях батареи стрекотали короткие автоматные очереди. Это гитлеровцы добивали раненых.
Сделав свое дело, танки свернулись в колонну и продолжали движение в направлении города, где на широком пространстве у Волги в небо упирались густые тучи дыма, фонтанами взрывались всплески огня и кружились сотни самолетов.
Сталинград горел. Горели дома, пристани, пароходы, горел асфальт, спичками вспыхивали от нестерпимого жара телеграфные столбы. Горела сама Волга — нефть из разбитых нефтяных баков огненными потоками устремилась к реке и растекалась по воде. По Волге плыли обломки барж, лодки, трупы людей и животных. Связь то и дело обрывалась, и маршал Василевский А. М. дважды в этот день вел переговоры по радио с Верховным Главнокомандующим открытым текстом. Верховный опасался, что судьба
