человек и с величайшими предосторожностями, будто имел дело с драгоценным, но слегка надтреснутым сосудом, принял Золотинку под локоток, увлекая ее к дому. Она не сопротивлялась и правильно делала: впереди следовала другая пара – Поплева и Миха, они мило разговаривали, оглядываясь на молодежь. Рука старообразного молодого человека подрагивала, и походка у него обок с Золотинкой была неровная, дерганая, словно он никак не мог попасть в шаг.
Прежде, чем закрылась входная дверь и стало темно, Золотинка успела охватить взглядом очертания тесных сеней и лестницу по правую руку. Она не решилась довериться беглому впечатлению и в полумраке остановилась. Скоро на уровне поднятой свечи затеплился желтый свет, озаривший пальцы и обнаженное предплечье волшебника под опавшим рукавом. Сам собой светился самоцвет перстня.
– Сие есть не волшебство, – назидательно заметил Миха Лунь, – а предмет волшебству, как солнце есть предмет свету.
– Да, солнце! – повторила Золотинка и зачем-то хихикнула. Хотелось смеяться.
Поплева припомнил что-то о самозаряжающихся волшебных камнях, которые описал Ощера Вага; хозяин покровительственно его выслушал и показал дорогу наверх, но Поплева продолжал говорить и на лестнице, где нужно было оборачиваться к собеседнику. За хозяином двинулась Золотинка, уклонившись от обременительных услуг старообразного молодого человека.
Перед поворотом налево Золотинка ступила в мягко стекающие пряди волокнистого тумана, который призрачно светился, отчего лиловый подол платья всколыхнулся сумеречными переливами. Дальше больше – распадающийся туман, сползая по ступеням, лизал ноги и верхняя площадка лестницы, представлявшая собой закуток с грязно белеющими стенами и кадкой в углу, залита была сплошь – Золотинка ахнула.
Через открытую настежь дверь горницы плескалось сияющее море. И хотя темно-красные в цветочек стены замыкали море со всех сторон, пологая волна не теряла размаха: выкатываясь от посудного поставца с того края горницы, выливаясь с его открытых заставленных оловянными тарелками полок, волна катилась к двери и здесь, нисколько не стесненная узостью, распадалась в тумане, светящиеся клочья которого вздымались Золотинке по пояс. По темному сложенному скрещенными балками потолку бежали, ломаясь и сплетаясь, светлые солнечные жгуты отраженного волнами сияния. Но напрасно было бы искать самое светило и небо – ничего, кроме моря, изумрудного его клочка, заключенного в четыре стены, как в клетку.
Наглухо закрытые ставнями окна пропускали плоские полосы света, но это было совсем другое солнце – уличное, и оно, как можно было понять, находилось в непримиримых отношениях с тем таинственным, невидимым светилом, которое зажигало волшебные волны. Там, где проникший с улицы луч пронзал колеблющуюся поверхность моря, он разъедал ее начисто, словно растворял. В бегущей волне скользила неподвижная прореха.
Посреди комнаты плавал накрытый к завтраку стол и здесь же заливаемые по самую спинку стулья. Нахлынув и спадая, волны, однако, не оставляли следов, и дерево, и ткань скатерти оставались сухими.
– Каково, а? – Миха Лунь тронул Золотинкино плечо.
– О! Да! – часто закивала она, ошеломленная беспричинной радостью. – Чудо! Чудо, что такое!
– Вот я и думал, что должно понравиться, – самодовольно заметил волшебник.
А где же был в это время Поплева, стоял он рядом с ними или замешкал на лестнице, Золотинка не обратила внимания. Но Поплева, несомненно, был, потому что они оказались за столом втроем, а старообразный молодой человек прислуживал, без всплеска расхаживая по волнам.
Кудай. Это и был ученик волшебника, который по свидетельствам очевидцев минувшей ночью покинул дом через трубу дымохода. Высокий очаг в горнице, как Золотинка прикинула, годился для ночных шалостей не хуже любого другого. Сквозь покойное дыхание изумрудной волны, сухо вздымавшейся по закопченным кирпичам, можно было различить размытое пятно тлеющих на дне углей; пронизывая волну, струилась сизая гарь. Трудно, правда, сказать, пролез ли бы в этот очаг Миха Лунь, но ученик его – тут уж очевидцы не слишком много брали на совесть – сумел бы засунуться в любую щель.
Тесная одежда темных тонов безжалостно выставляли на показ хилые Кудаевы стати. Казалось, ученик волшебника заранее приготовился ко всякому неудобству и тесноте, для чего свел вперед тщедушные плечи; и дыхание у него было зажатое, стесненное, словно Кудайка мучился, постоянно куда-то протискиваясь. Справедливость требовала, однако, отметить, что черты увядшего лица можно было признать приятными. В женственном облике Кудая доброжелательный взгляд обнаруживал особую утонченность, какую и следовало, вероятно, предполагать в ученике чародея. А мелкие несообразности?… Надо же было иметь в виду освещение. Зыбкий зеленоватый свет, исходивший от колышущей волны, расквасил нос молодого человека багровой каплей, проступили старческие прожилки. Щеки Кудая в близком соседстве с морочной волной представлялись рыхлыми и дряблыми, словно бы кожа набрякла и сморщилась; красноватые тени легли на веки и глаза. Иногда Золотинка видела эти пугающие изменения совершенно явственно, иногда неестественная краснота оставляла нос и равномерно разливалась по щекам, обращаясь в приятный румянец.
– Бочонок портавара, нынче ночью мне доставили его из Мессалоники. Знатное винцо. За государевым столом этот портавар будут подавать недели через две. – Среди оживленного разговора с Поплевой Миха Лунь не упустил и маленькое Золотинкино затруднение: с некоторой опаской она держала на весу стакан вина.
Девушка не призналась, что никогда ничего, кроме чистой воды, не пила, а покраснела.
– Из Мессалоники? Ночью? – сказала она с удивившей ее саму небрежностью – какой-то противной и… лживой.
– Я велю отослать бочонок вам на дом.
– Признаться портавар нам не по карману, – с неуверенной улыбкой возразил Поплева.
– За морем телушка полушка, да червонец перевоз, – тонко усмехнулся Миха. – Я, собственно, имел в виду товарищескую любезность, не более того. Но если настаиваете на оплате, на полушке и сойдемся. Большего оно не стоит – в Мессалонике.
Поплева тоже покраснел вслед за Золотинкой, густо зарделся щеками. Зеленый свет, значит, ничего не скрывал. Напротив, в этом волшебном, морочном свете были они перед Михой Лунем, как на ладони, – оба, и Поплева, и его дочка. Тутошние товарищи волшебника. Туземцы.
– Разумеется, я полагаюсь на вашу скромность, товарищ, – свойски потрепавши Поплеву по плечу, заметил еще Миха Лунь. – Этот собачий вид на волшебство. Что я буду вам объяснять: он не предусматривает ночную доставку товара из Мессалоники.
