изнуряющая междоусобица с ничтожными приобретениями и потерями изо дня в день, с привычной, никого не трогающей кровью, с разоренной страной, толпами лишенных пристанища и крова, потерявших друг друга людей — добропорядочная, устоявшаяся, без особого риска война.
Сегодня, мнилось Юлию, еще можно решить дело одним ударом, а завтра втянутся в борьбу тысячи и десятки тысяч — народ.
Но, разумеется, Чеглок знал, что говорил, когда называл внезапный порыв Юлия самоубийством: может статься, княжич не пустился бы вскачь, как безумный, если бы не душевная боль, которая не имела никакого отношения к государственным делам и заботам.
Промчавшись единым духом верст пять, он разглядел за околицей открывшейся впереди деревушки латы и копья всадников. Скорее разъезд, чем полноценный боевой отряд, дозор, который продвигался навстречу Юлию неторопкой рысью, захватывая и пыльную белую дорогу, и прилегающий край поля с уставленными на жнивье снопами. То было предвестие военных действий.
Дозор приостановился, разворачиваясь нестройным рядом. И Юлий, когда можно было уже разглядеть лица, придержал коня, недоумевая, зачем наставлены копья и всадники заградились щитами, имея перед собой одинокого и почти безоружного верхового. Он оглянулся — назади, версты не будет, в пологой ложбине, куда спускалась, петляя, дорога, густо клубилась пыль, сквозь нее различались темные крупы лошадей и светлые пятна доспехов; слышался тяжелый топот копыт. То, стало быть, догоняла Юлия подмога — такой же отряд в десять-пятнадцать копий.
Равенство сил пробуждало в противостоящих Юлию витязях боевой дух, соблазняя их воспользоваться своим положением на пригорке и пуститься под уклон вскачь, во весь опор на противника! Они уж готовились было пренебречь столь ничтожной помехой, как одинокий всадник, растоптать его мимоходом, когда Юлий натянул узду и крикнул в голос:
— Я великий государь, наследник слованского престола Юлий!
И, верно, они нуждались в особенно громком окрике, чтобы уразуметь, с кем имеют дело! Направленное в беззащитную грудь жало копья дрогнуло…
И всё не могли поверить! Хотя, несомненно, имелись тут люди отлично Юлия знавшие… при других обстоятельствах. Ведь обстоятельства и только обстоятельства делают великих государей.
Этот растрепанный и без шляпы юноша, явившийся на пути…
Но сзади, за спиной Юлия, все явственней доносился топот подмоги.
— Я полуполковник великокняжеской дворцовой стражи Пест! — державшийся в середине ряда витязь поднял копье и открыл усатое молодое лицо, сдвинув забрало вверх. Примеру его, не нарушая строя, последовали остальные.
— Хорошо, Пест, я вас помню, — сказал Юлий, трогая коня с намерением въехать в их ряд. Нельзя было допускать, чтобы они видели государя перед собой как противника. — Я забираю вас с собой, Пест, мы возвращаемся в столицу.
Теперь уж они вполне уразумели — если кто сомневался, — что таки да, Юлий. Но замешательство от этого не уменьшилось, а, кажется, только возросло, Юлий это чувствовал. Полное самообладание оставалось единственным его оружием в решительном и скоротечном столкновении.
— Но, государь, — возразил Пест довольно резко, — я подчиняюсь… я выполняю приказы законного государя великого князя Святополка!
— Как долго, полуполковник? — сказал Юлий, оглядывая латников смеющимися глазами. Он говорил расковано и небрежно, скрывая не страх, но лихорадку, неутомимое возбуждение чувств и мыслей, которое мгновенно подсказывало нужные слова и действия. И эта же лихорадочная проницательность заставляла его скрывать и самое возбуждение как источник отважной, дерзкой уверенности в себе. — Как долго?
— Что вы хотите сказать? — возразил Пест не столь уж уверенно и глянул на клубящуюся все ближе пыль.
— Как долго, полуполковник, вы подчиняетесь Святополку?
— Уже четыре часа! — сообщил Пест и сразу затем смутился, уловив нечто нестоящее в этом основательном с виду заявлении. — Четыре часа! — повторил он еще раз — с нарочитой внушительностью.
Но поздно: на лицах латников можно было видеть усмешки.
— Всего четыре часа? — хмыкнул Юлий. — Это освобождает вас от ответственности.
Похоже, полуполковнику Песту не приходилось еще глядеть на дело с этой, довольно неожиданной для него стороны, он собрался было возразить… но промолчал, задумавшись. Близкий топот копыт неприятельского отряда мешал ему, однако, сосредоточиться. Тем более Пест не сознавал, что остался уже в меньшинстве, если не в одиночестве, покинутый своими людьми. Что-то переменилось, и Юлий догадывался, что стоит только отдать приказ, как латники возьмут полуполковника под стражу.
— Поверьте, государь, — нерешительно начал Пест, упирая копье в землю, чтобы освободить руку для расслабленного движения ко лбу, — душой я на вашей стороне. Целиком и полностью. Но столица в руках Святополка. Полки присягают Святополку.
Не оборачиваясь, Юлий слышал, как посланный Чеглоком отряд перешел на рысь, потом кони пошли шагом. Там, сзади, недоумевали, не понимая, что происходит. И нужно ли выручать государя? Вооруженной рукой?
— Вы ничего не сделаете, государь, в столице, — с неудовольствием возражал полуполковник. — Это огромный город…
— Да, я бывал в Толпене, — кивнул Юлий. — Возьмите этого человека под стражу, — сказал он, обращаясь к латникам, — Пест разжалован. Сдайте меч, Пест.
В последней вспышке гордости полуполковник схватился за оружие, и еще несколько человек повторили это движение — с неизвестными намерениями, правда, — тогда как остальные растерялись и остались недвижны.
Еще зависшее над бездной мгновение…
— Хорошо. Я повинуюсь! — выдохнул Пест, внезапно убежденный. — Я останусь с вами, великий государь! Пусть это будет стоить мне головы!
— Прекрасно, полковник Пест! Ваше повиновение будет стоить головы Святополку. Не беспокойтесь о своей. Заботу о вашей голове я беру на себя.
Они, понятное дело, развеселились — что им еще оставалось! А Юлий нахмурился и помрачнел, словно победа его не радовала, а легкомысленное ликование новых соратников раздражало.
Когда оба отряда объединились, образовав внушительную войсковую часть в тридцать четыре человека, Юлий, не оставляя времени на раздумья, повел всех ходкой рысью под неприступные стены Толпеня, где на службе великого государя Святополка насчитывалось, по словам Песта, до шести тысяч вооруженных людей.
— Вы не войдете в столицу, — снова начал свое Пест, — к воротам посланы надежные люди из ближнего окружения Святополка… Впрочем, скорее Милицы, — поправился он, не имея больше необходимости притворяться, что не понимает действительного смысла перемен.
— Посмотрим, — глухо отвечал Юлий.
Менее чем за полчаса размашистой рыси они достигли предместий, где было безлюдно и тревожно на улицах. Впереди различались башни и стены города.
— Государь! — прибавив ходу, догнал Юлия молодой витязь. — У вас нет даже кольчуги. Вас поразят первой же стрелой. Возьмите мой панцирь и шлем — мы, кажется, одного роста.
Витязя звали Грёз.
— Не надо, Грёз, спасибо! — громко отвечал Юлий. — Если мне суждено взять город и престол, не заденет меня никакая стрела. Вы, Грёз, будете моим щитом. Что бы ни случилось, стерегите мне спину, берегите от удара в спину. Честного столкновения я не боюсь.
Витязь кивнул, слегка зардевшись, — на этого человека можно было положиться.
Отряд Чеглока Юлий оставил в предместье, наказав людям не показываться до поры, а с остальными выехал к высокой двойной башне с проездом — Крулевецким воротам. Ворота закрыты, но мост через ров опущен. На увенчанные зубцами стены высыпали ратники. Великокняжеский кравчий Пуща Тюмень, поставленный начальником над воротами, перекрикивался с Пестом из низко прорезанной бойницы. Они там, в Толпене, ощущали себя в осаде прежде всякого приступа.
