На правом крыле у опушки леса продолжалось избиение, хотя часть лучников уже потерялась в зарослях. Вытоптанное пространство за кольями густо устлали тела павших.
— Скорее, государь! — торопили Юлия. Все поскакали к стану.
Казалось, многое тут должно было перемениться после поражения передовых порядков, но здесь продолжалась все та же невнятица. По захламленному пятнами костров, повозками и шатрами полю, среди брошенной рухляди метались и скакали неизвестно какие люди, темнели рыхлые тучи не выстроенных толком полков. Три из них стояли на виду, еще один выдавал себя туманным колыханием копий за гребнем пригорка. А что происходило дальше, на обратном склоне, где другие отряды ополчения и где конница, невозможно было угадать.
Юлий хлестнул коня, набравшись решимости не оглядываться. Нужно же было глядеть вперед, настоящее сражение еще и не начиналось, и, однако, то ужасное, что продолжалось сзади, Юлий ощущал спиной. — Государь! — крикнул окольничий Ратмир, озираясь на скаку. Видный мужчина с холеной бородкой и уложенными кудрями, не растрепавшимися даже на ветру, он словно бы изнемогал от потребности выкрикнуть нечто дерзкое, неуместное и неприятное, и в этой борьбе побуждений побагровел лицом.
Юлий оглянулся.
Отряд развалился. Многие уж побросали копья, толпа шатнулась к лесу, и сразу назад, по широкой, разъезженной дороге к стану, потому что конница, забирая слева и справа через ряды проломленных кольев, отрезала путь к чаще. Нужно было бежать просторным, бесконечно огромным пустым лугом.
Юлий тотчас же понял, что пехота и не могла устоять сколько-нибудь долго после того, как бело- синие всадники, боевые холопы витязей, избегая прямого столкновения, достали луки и принялись расстреливать одетых в кожаные куртки, не прикрытых щитами копейщиков. Что ж они будут стоять, когда государь бежал, — на виду у брошенного отряда помчался во весь опор прочь от опасности!
Все шло не так, вкривь и вкось, потому именно, что Юлий опоздал встать, разнежился и проспал рассвет — впервые за все минувшие дни. Кого винить?! Только рычать от ярости! Безжалостно осадив коня, крутнулся он на месте — да разве можно было остановить этим бегущих! Он отмахивался от тянувшихся рук, которые пытались его удерживать, и не разумел, что ему толкуют.
Гремящее половодье вражеской конницы от леса до леса! Сотни отливающих тяжелым железным блеском кольчуг, щитов и шлемов — и стадо побросавших оружие людей, которые улепетывали во всю мочь, разинув рот в отчаянном напряжении сил, в безумной надежде уйти от сокрушающего топота за спиной, от вскриков, воплей и хруста. Бело-синие гнали неспешной рысью, не увлекались погоней; походя сминая людей, как траву, они готовы были к столкновению с главным войском.
— Государь! — теребили Юлия со всех сторон.
— Да… да… конечно!.. — бессмысленно произнес он и круто развернул присевшую на задние ноги лошадь. — Вперед! — сказал он сам себе, еще надеясь переломить ход битвы.
— Вперед! — вскричал он, пускаясь наметом назад, к стану.
В пологой, заставленной повозками ложбине по левую руку, в каких-нибудь трехстах шагах, темнел полк, другой стоял на таком же расстоянии на пригорке. Тот, что в ложбине, так и не сбился плотным прямоугольником. По его размытым окраинам перетекали люди — как толпа любопытных, где каждый норовит забежать вперед, чтобы увидеть происходящее. Те, кто оказался впереди, наоборот, пятились перед чудовищным зрелищем, которое открывалось их глазам, и стремились задвинуться назад, за спины. Множество начальников из великокняжеских дворян, сотники, десятники и полуполковники орали в разнобой. И можно было видеть человека в багровом кафтане и без копья, который пустил в ход палку и лупил всех без разбора.
Но поздно. Горожане не умели строиться. Во всяком случае, строиться быстро, и то роковое обстоятельство, что они стояли слишком рыхло и свободно, так что всякий мог без труда продвинуться вперед или назад, немедленно тут и сказалось. Когда трусливые в первых рядах попятились, вызывая общее смятение, когда раздались всполошенные вопли и причитания — бегут! государь бежит! а боже ж мой, боже мой! пропали, я говорю! ну, хлопцы держись! сейчас будет! — когда вскричал кто-то в голос, истошным, обрывающим сердце надрывом: «ОЙ, ХУДО НАМ, БРАТЦЫ, ХУДО!», толпа, как большое живое существо, так, кажется, и присела… тогда — обратилась в бегство.
С воем и криком, подбадривая себя в трусости. И те, в немалом количестве храбрецы, что остались было на месте, в глубочайшем недоумении, дикими глазами взирая на всеобщее полоумие… эти разумные и храбрые люди побежали тоже. Не без сомнений. Не от испуга даже, а по здравому размышлению, рассудив и прикинув, что и в самом деле ведь «ХУДО!» Чего ж тогда кочевряжиться?
Наблюдавшие этот обвал соседние полки, однако, не имели ни малейшей возможности различить, кто из бегущих трус, а кто нет. То есть, кто бежит по дурости своей да по подлости, а кто от большого ума.
— Государь бежит! — голосили дураки и предатели, но их уж никто не слушал — бежали все.
— Стойте, негодяи! — кричал Юлий — голос его терялся. — Что же вы делаете?! Стоять! — отчаянно вопил он и нахлестывал жеребца, наблюдая, как жутко зашевелился и тот полк — не храбрее других, — который занимал возвышенность. Словно волосы стали дыбом, зашевелилась сплошная чаща копий — мурашки пробрали полк… И вот — бежит.
Перемахивая через разбросанный по стану хлам, мимо каких-то бочек, досок, кострищ и шалашей Юлий ворвался в расположение войск, напрягаясь догнать и опередить бегущих, чтобы добраться до оставшихся в строю полков.
— Спасайтесь, государь! Все пропало! — кричали Юлию спутники и сами не отставали, нахлестывали лошадей.
Обреченная орава людей, за которыми гналась вражеская конница, увлекала своим безумством все новые полки и тех, кто метался между полками, вспомнив о брошенном имуществе, — поле покрылось бегущими. Получалось, что Юлий и сам обращал людей в бегство, мчал он с таким напором, что одним своим криком выводил из равновесия еще пытавшихся устоять людей, заставлял их удариться в бега при одном своем приближении. Чем яростней хлестал он коня, кричал, угрожая небесам плеткой, тем скорее катился перед ним ужас и падали знамена. Полки удирали перед государем, как опрокинутые.
С вершины пригорка, куда вымахал Юлий наметом, до самых дальних пределов открылся весь бегущий по всхолмленному полю стан. Дальше видны были перелески, серые тени деревушек — до самого синего окоема, где терялись покрытые зеленями пашни и лежала затихшая, обомлевшая в испуге земля. Туда, в не тронутую войной страну, стремились, растекаясь, как хлынувший кипяток, очумелые толпы.
Правее, сразу за дорогой на Толпень, в полуверсте от Юлия, обширной купой темнела не вполне еще собранная конница. За городом шатров приметны были на полях беспокойные лошади, возле которых суетились человечки. Но большая часть витязей уже подтянулась к развернутым знаменам и не выказывала намерения бежать. Основной поток разбитой прежде боя пехоты обтекал конницу стороной, но часть беглецов неслась прямиком.
На половине пути под уклон Юлий узнал конюшего, его белую лошадь, желтый кафтан, ярко сияющие панцирь и шлем из колокольной бронзы. Считанные всадники имели на себе бронзовые доспехи, тогда как большинство довольствовалось железным щитом и железным шлемом.
Успею доскакать — выстоим! — загадал Юлий, обращая жаркие упования на конницу, которая, как мнилось ему на расстоянии, пребывала в смутном брожении и нерешительности.
Навстречу государю выдвинулся десяток вельмож и дворян.
— Пропустите бегущих! — крикнул Юлий.
— Государю доспехи! — распорядился кто-то.
Юлий принял поданный шлем, несколько дворян, мешая друг другу, облачали его в бронзовый панцирь, — а на взгорке высыпала вражеская конница. Бело-синие витязи, однако, уступали государевым в числе, намного уступали, в два или три раза, — это можно было уже видеть. Так что преимущество железных доспехов сводилось, по видимости, на нет, и общий перевес следовало считать скорее на государевой стороне. Возвращение Юлия, готовность его принять бой покончили с тревожной неопределенностью, которую, несомненно, испытывали витязи, столь долго наблюдавшие повальное бегство пехоты.
Охвостья бело-синих еще валили из-за пригорка. Юлий кричал стоять и поднял руку — нужно было дождаться хотя бы части спешивших к знаменам витязей, которые завозились с лошадьми, да и беглецов пропустить, чтобы не потоптать своих.
