увлекала за собой толпы доверчивых простаков, обещая им отпущение грехов, если они пойдут за тобой, ты не сомневалась тогда ни в чем. Люди потому и шли, что верили — ты знаешь ответ. Чудовищная, непобедимая самоуверенность твоя заражала истосковавшихся по вере людей. Да-да, именно так. Отними у тебя уверенность и кто за тобой пойдет? Кого бы ты увлекла?.. Вот ты стоишь передо мной, сомневаясь… И знаешь почему?
— Почему?
— Потому что стоишь перед силой, которая может смять тебя в мгновение ока. А может оставить жизнь… для того, чтобы погрузить тебя в беспросветный мрак мучений, о которых ты по наивности не имеешь и представления. Вот почему! Потому что сила сильнее правды! Сила, а не правда, заставляет тебя сейчас взвешивать каждое слово и выбирать выражения. Но ты не выбирала выражений, когда взывала к толпе и опускала людей на колени. Слова текли из тебя вдохновенным потоком. Где они сейчас?
Торжествующая речь донельзя утомила старика, он тяжело дышал… потом сделал попытку подняться в кресле, слабо махнул рукой, словно цепляясь за ускользающую опору, и обмяк. Собаки насторожились и, обступив хозяина, неотрывно за ним следили. Едулопы, в медных кольчугах, с потухшими факелами в руках, стояли истуканами у стены, как заснули, хотя глаза их под низкими выпуклыми бровями оставались открыты.
Ничего не замечала, захваченная противоречиями Нута.
— Вы говорите страх, — начала она после долгого промежутка; тихий голос ее удивил собак. — Вы говорите страх?.. — Лжевидохин ничего не говорил и полулежал, обронив голову на высокую спинку кресла. — Я-то как раз хочу освободить людей от страха… И не страх, нет не страх заставляет меня сейчас выбирать слова. Правда, правда заставляет меня терзаться. Иногда мне кажется, я взяла непосильную ношу… Это самое трудное: уберечься от сомнений. Самое мучительное. Но сомнения я беру себе, а людям даю веру.
Наконец и Нута заметила, что Лжевидохин ее не слышит, он, может быть, вздремнул. Нута не шевельнулась, занятая трудными мыслями, она недвижно стояла, задумавшись, и это спасло ее от собак и от едулопов
Лжевидохин слабо встрепенулся. Вроде того как ненадолго заснувший человек. Задышал — и увидел перед собой узницу. Выражение лица женщины ничего не могло объяснить оборотню, и он с усилием прохрипел:
— Ну, как говорят в народе, дай тебе бог здоровьица и хорошего женишка.
Похоже, он не мог сообразить, на чем замялся разговор, но, конечно же, пренебрег возможностью спросить у Нуты.
— Я хотел видеть тебя по одной единственной причине: мессалонские послы требуют свидания. Как видишь, я тоже иногда говорю правду.
Бледное личико принцессы омрачилось.
— Я никого не хочу видеть, — сказала она, не сумев однако скрыть колебаний.
— И это правда? Это ты называешь правдой? — вкрадчиво удивился оборотень.
— Да вы-то что мне в воспитатели затесались? — отрезала Нута с неожиданной резкостью.
Но Лжевидохин не обиделся.
— Собственно, на родине у тебя, в Мессалонике, опять не скучно, думаю, вести и до тебя доходят. Никто там тебя не ждет, не до тебя уже. Так что послы пытаются сохранить лицо и только. Не особенно-то они и рвутся выслушивать твои жалобные пени. Но грозно требуют встречи, послы хотят знать, что случилось с мессалонской принцессой в Словании, как это так, понимаешь ли, вышло, что какая-то самозванная Золотинка заступила место природной принцессы. Послы настаивают на встрече, потому что Мессалоника — великое царство, и они должны это слованскому князю напомнить. Если же ты будешь избегать настырных соотечественников, то поставишь их в затруднительное положение. Они будут настаивать и дальше, к чему у них нет, на самом деле, нет ни малейшего желания.
Нута молчала.
— Я велю снять оковы.
— Они меня не беспокоят.
— Вот и врешь! Вот я тебя и поймал! — мелким бесом обрадовался Лжевидохин. — Видишь: невозможно удержаться, чтобы не соврать! Чем мельче, чем безразличнее повод, тем легче врать. Таковы люди! Только ты поклялась, что никогда не врешь, и тут же соврала!
Нута не возразила, и Лжевидохин продолжал с самодовольным смешком:
— Понятно, я могу представить тебя послам и в оковах. Ты ведь не станешь отрицать, что мутила народ. За такие вещи тебя не приветят ни здесь, ни там…
— Где Взметень? — спросила Нута. — Я никого не видела, с тех пор как ваши люди нас разлучили. Взметень и все остальные… они пошли за мной. Я увлекла их…
— И совратила, — негромко подсказал Лжевидохин, едва Нута замялась. Он поглядел на маленькую принцессу с застывшим, бесстрастным вниманием, словно имел основания ожидать от нее чего-то действительно занятного и приготовился ждать.
И Нута не выдержала:
— Если вы их не тронете. Обещаете отпустить. Я буду молчать с послами. Не буду жаловаться. И все такое.
Лжевидохин вышел из созерцательной неподвижности не прежде, чем Нута окончательно спуталась.
— Мне ничего не остается, как отвечать откровенностью на откровенность. Увы, Взметень и все остальные, как ты говоришь, они мертвы. Взметень убит. Его казнили как изменника. И остальные тоже — изменники.
Еще мгновение выдерживала Нута жуткий взгляд гниловатых глаз — и поникла.
Когда ее увели, Лжевидохин вспомнил Замора.
— Взметеня и остальных — сейчас же казнить, — живо велел он, когда судья вошел.
— На площади? — деловито осведомился Замор.
— Нет. На площади выставить головы, и пусть бирюч зачитает приговор, что их казнили вчера.
Замор не успел покинуть комнаты, когда в коридоре послышалось сдержанное смятение… и на пороге явился судья Приказа наружного наблюдения Ананья. Заморовы люди, что пытались остановить его, отстали и рассеялись, тогда как сам Замор, приостановившись, с холодным выражением опущенных уголками губ простер к двери руку, как бы представляя на суд государя непрошеного гостя.
Тщедушный тонконогий Ананья и деревянного сложения сухорукий Замор не обменялись при этом ни словом, что можно было объяснить не только взаимным непониманием, которое разводит людей, но и, напротив, слишком тесными отношениями между судьями смежных приказов, из-за чего они слишком уж хорошо понимали друг друга.
На этот раз недолгое противостояние между тонконогим и сухоруким закончилось в пользу тонконогого: Замор, не имея более причины оставаться, вынужден был покинуть комнату.
— Государь! — с чувством воскликнул Ананья, едва убедился, что сухорукий плотно прикрыл за собой дверь. — Сообщение о блуждающем дворце!
Встрепенувшийся было Лжевидохин ожидал чего-то другого, ожидал так жадно и нетерпеливо, что не сразу сообразил значение новости; разочарованный, он снова отвалился на кресло и позволил Ананье продолжать.
— Я счел необходимым немедленно разыскать вас, государь… — Ананья говорил все медленнее, останавливаясь в ожидании отклика. — Не знаю, успеем ли обложить подступы к дворцу войсками. Как далеко это? Понятно, пока разведчица не расколдована, у меня никаких подробностей.
— Надо успеть, черт побери! — внезапно очнулся оборотень. — Поднять всех на ноги! Всех вверх ногами поставить! — И он, беспомощно дернувшись, оглянулся на едулопов носильщиков: — Ну, вражьи дети! Взяли!
Новое рождение блуждающего дворца — где-то в предгорьях Меженного хребта — отозвалось по всей стране. Сотни и тысячи людей, обманутых прежними слухами, находились еще в пути, пытаясь нагнать ускользающий призрак то там, то здесь, когда со скоростью лесного пожара стала распространяться весть о
