Методистка склонилась к своей тетради и что-то отметила.
— Садись! — сказал Костя, отдавая мне дневник. — А сейчас приступим к новому материалу.
Дальше урок покатился как по рельсам. Костя расхаживал по классу и говорил четко и неторопливо. Он объяснял даже лучше, чем вчера, когда репетировал. И только иногда сжимал руки в кулаки — это у него было признаком волнения. Он ровным, спокойным голосом задавал вопросы и вызывал не тех, кто тянул руки к самому его лицу, а тех, кто не проявлял активности. Так он вызвал Мурку Викторову, которая сидела тихо, как мышь, и попросил ее записать пример на доске. Она записала, и Костя сказал:
— Вот прекрасный пример привела Викторова. Молодец!
Я очень боялась, что Костя не успеет уложиться в урок. А он словно и не думал об этом. В классе было довольно шумно, но это был не тот шум, когда каждый занимается своим делом, переговаривается и шарит в партах. Это был шум общей работы. И Костя не говорил: «Тише!», не постукивал ладонью по столу — наоборот, казалось, что он доволен этим шумом. И когда Мурка Викторова выкрикнула какой-то пример прямо с места, не вставая, Костя оживленно обернулся к ней и попросил встать и повторить погромче, чтобы все слышали. И Мурка повторила, почти не заикаясь.
— Очень хорошо! — сказал Костя. — Викторова у нас сегодня была одной из самых активных. Сейчас я задам ей один маленький вопрос из пройденного, и если она на него ответит, — поставлю ей отлично.
И тут все опять притихли, потому что испугались, как бы не вышла с Муркой прошлогодняя история. Мурка тоже испугалась, и лицо у нее пошло пятнами.
Костя спросил:
— Можешь ли ты назвать форму прошедшего времени от глагола «идти»?
— Шел, — с облегчением ответила Мурка.
Я поняла, что Костя нарочно задал такой вопрос, на который она могла ответить без заикания.
— Запишите домашнее задание, — сказал оп, после того как поставил сияющей от радости Мурке пятерку.
Он сам записал задание на доске. И как раз в тот момент, когда он поставил точку, раздался звонок.
Уложился! Минута в минуту! Какой же он молодец, мой брат!
Все сорвались со своих мест. Костю окружили.
— А вы у нас еще будете преподавать? — спрашивали у него.
— А правда, что вы брат Головиной? — задала вопрос Катя Голубовская.
Я с возмущением обернулась к Люсе:
— Ты зачем растрепала?
— Я только двоим! — виновато ответила Люся. — Они обещали, что никому… А сами — всему классу…
— Эх ты, трепло! Значит, все знали, что Костя — мой брат?
— Ну и что же? — сказала Люся. — Так ведь даже интереснее!
— Какой он у тебя у-у-умный! — протянула Вера. — Прямо ни за что не скажешь, что это твой брат.
Костя взял журнал и пошел к выходу. В коридоре его ждали другие студенты. Костя направился было к ним, но вдруг обернулся и поманил меня пальцем:
— Можно тебя на минуточку?
Я покраснела от гордости и подошла к нему. Он дружески положил мне руку на плечо и неторопливо повел по коридору. На лестничной площадке он остановился. Никого вокруг не было. Из коридора доносился шум перемены.
— Ты почему не выучила урок? — тихо, но с ненавистью сказал Костя.
— А откуда я знала, что ты меня спросишь?
— Да ведь я предупредил тебя!
— Как предупредил?!
— Я русским языком вчера тебе сказал: вызову! Неужели так трудно было выучить?
— Я думала, что ты шутишь!..
— Думала! Мыслитель! Спиноза!
— Сам Спиноза!
На площадку лестницы вышло трое семиклассников, среди них — Афанасьев.
— Привет! — сказал мне Афанасьев и помчался вниз по ступенькам.
Я подошла к перилам и стала смотреть ему вслед.
— Ты понимаешь, что я из-за тебя чуть не засыпался! — донесся до меня как бы издалека Костин голос.
Я обозлилась:
— Сам виноват! Откуда я знаю, когда ты шутишь, а когда не шутишь!
— А, что с тобой говорить! Тупица!
— А ты хам!
Прозвенел звонок. Костя погрозил мне кулаком и стал спускаться по лестнице. А я пошла в класс.
***
Нет, Костя не был хамом. Просто он не привык со мной церемониться. И я его отчасти понимала. Сколько я себя помню, во всех наших стычках родители всегда становились на мою сторону. «Уступи ей, она меньше тебя», или: «Ты старше, ты должен быть умнее», — то и дело говорили они ему. Но что еще больше портило наши отношения, это то, что родители часто ставили меня Косте в пример. Они, например, говорили ему: «Опять ты разбросал свои вещи! Ира меньше тебя, а посмотри, какая она аккуратная!»
Конечно, это у кого угодно вызовет раздражение. Терпеть не могу, когда мне ставят в пример кого- нибудь из моих подруг.
Одно время ко мне часто ходила Люся, и вот только и слышалось:
«Люся всегда так опрятно одета, а ты?»
«Люся учится на круглые пятерки, да еще у нее хватает времени на музыку. А ты?»
Кончилось это тем, что я охладела к Люсе — слишком уж бросалось в глаза ее превосходство, — и подружилась со Светкой, которая не занималась музыкой и училась примерно так же, как я. Но, разумеется, лучше.
Вот и с Костей, мне кажется, случилось то же самое. Может быть, когда-то, когда я была совсем маленькой, он меня любил. Трудно, конечно, в это поверить, но ведь предположить можно все, что угодно. А потом, под влиянием родителей, у него начался протест против меня. И чем больше защищали меня родители, тем яростнее Костя нападал на меня. Возможно, он просто ревновал, и эта ревность ушла у него в подсознание, и образовался комплекс.
Вообще-то он был отходчивый. Наорет на меня, а через минуту остынет. Но беда в том, что я раздражала его слишком часто. Не успеет он остыть, а уж надо снова орать. Получалась как бы непрерывная цепь раздражений.
Но иногда, очень редко, эта цепь прерывалась, и это были, пожалуй, самые счастливые минуты моей жизни. В эти минуты я понимала, как хорошо, когда есть старший брат, — ничего, что не баскетбольного роста, ничего, что у него часто болит горло и он совсем не занимается спортом. Мне он казался в эти минуты самым красивым и самым умным. И я прощала ему все обиды. Я готова была сделать для него все, что он попросит. Но если он просил, я, как правило, делала все не так, и он принимался орать на меня, и цепь снова замыкалась.
А во всем остальном, что не касалось меня, Костя был очень добрым. Ведь это именно он нашел на помойке и притащил домой замерзающего Му-му. Котенок был такой несчастный, что даже мама и папа, которые терпеть не могли кошек, пожалели его. Костя вымыл его в ванне шампунем, завернул в тряпки и накрыл сверху подушкой. Котенок так дрожал, что даже подушка тряслась. Потом он высох, распушился, но все равно чуть не умер, потому что сразу же объелся. А еще через несколько дней у него стала вылезать шерсть, и Костя носил его в ветеринарную больницу, а потом сам лечил — втирал какую-то мазь. Котенок поправился, стал толстый и веселый, но вот мяукать не мог. Он отморозил себе голосовые связки и стал немым. Он только беззвучно разевал рот. Поэтому мы и назвали его Му-му.
На день рождения мама с папой подарили Косте пятнадцать рублей и предложили самому купить то,
