хрустальном кубке. Комендант подносил кубок Императору в знак наступившей весны, извещая его о том, что власть зимы закончилась, и река опять освободилась. Император выпивал воду за процветание столицы и возвращал коменданту кубок, наполненный золотыми монетами. Привлеченные громом пушек жители стекались к берегам реки, чтобы полюбоваться тем, как комендант в отделанном позолотой катере переплывает Неву. После того, как катер успешно достигал пристани у Петропавловской крепости, на Неве появлялось множество весельных судов.
В середине девятнадцатого века через петербургские реки и каналы было перекинуто более шестидесяти мостов, но из-за ледостава и ледохода было сложно строить постоянные мосты через Неву. Реку и ее рукава перекрывали только шесть деревянных понтонных мостов, состоявших из отдельных секций, размещенных на барках, или плашкоутах. Не составляло большого труда в течение нескольких часов разобрать такой мост или установить его снова. Летом понтонные мосты удерживались с помощью спущенных якорей и швартовки к опорам. Когда Нева замерзала, мосты разбирали на части, а затем некоторые из них снова устанавливали поверх льда. После того, как выстрелы пушек с Петропавловской крепости извещали о том, что лед тронулся, мосты убирали, и на короткое время единственным способом сообщения между двумя берегами реки и островами оставались лодки. Чтобы перебраться через реку, некоторые отчаянные смельчаки прыгали с льдины на льдину. Как только вода очищалась ото льда, на Неве вновь, как по мановению волшебной палочки, появлялись понтонные мосты. Иногда во время ледохода мосты собирали и разбирали по несколько раз на дню.[44]
Суда, прибывавшие из разных стран, ждали того момента, когда лед тронется и они смогут войти в город. В такой день суда под парусами с высокими мачтами и пароходы из Америки и Швеции, из Голландии и Англии и из других стран торжественно проходили вверх по Неве, в то время как россияне проплывали в обратном направлении на плотах и баржах. Леса мачт вновь вырастали вдоль набережных, на которых толпились шкиперы и матросы буквально изо всех стран мира. Суда ежечасно привозили что-то новое и удивительное — небольших попугайчиков и крупных ара, апельсины, устрицы и разные модные новинки.
Весной и летом реки и каналы были заполнены лодками, большими и маленькими, парусными и весельными. В 1842 году торговцы для доставки своих товаров наняли более тысячи лодок. Отделанные позолотой прогулочные суда состоятельных горожан были обиты бархатом и покрыты шелковыми балдахинами. Лодочники облачались в ливреи; те, что служили у богача князя Юсупова, носили великолепно расшитые камзолы вишневого цвета и шляпы с перьями. В распоряжении министров, Адмиралтейства и различных канцелярий имелись свои специальные лодки, и лодочники на них носили особую форму. Для рядовых жителей по всему городу были устроены причалы; в конце девятнадцатого века переправа на другой берег Невы стоила четыре копейки, а через канал — копейку. Коль писал: «Большинство этих лодок открытые, в каждой по два гребца, а крупные суда — крытые, с шестью, десятью или двенадцатью гребцами, весьма искусными в своей профессии. Обычно они развлекают пассажиров пением или музыкой за дополнительную плату».
Зимой и летом в Неве ловилось огромное количество рыбы. Кроме того, рыбу завозили из других регионов, в том числе стерлядь с Волги. Русские славились умением ловить, заготавливать и продавать рыбу. Вдоль рек и каналов Санкт-Петербурга, особенно на Мойке, на плотах, бросивших якорь неподалеку от берега, располагались маленькие ярко окрашенные домики. К плотам с берега вели небольшие мостки. Здесь торговали рыбой, и эти сооружения назывались
Город поражал своими размерами и необъятностью открытого пространства. Он был наполнен свежим воздухом, светом и радовал новизной. Улицы Петербурга были широкими, места, отведенные для торговли и отдыха горожан, хорошо спланированными, дворы просторными, а дома — вместительными. Коль писал: «В Лондоне, в Париже и в некоторых городах Германии существуют кварталы, которые кажутся настоящим пристанищем нищеты и голода… где дома выглядят такими же убогими и жалкими, как и их обитатели. Такого вы не встретите в Петербурге. Распространенное у нас представление о том, что в русских городах великолепные дворцы и убогие хижины соседствуют друг с другом, основано на ложном свидетельстве или недоразумении. Ни в одном русском городе, где бы он ни находился, не существует такого разительного контраста между нищетой и роскошью, который можно наблюдать в каждом городе Западной Европы».
Даже в середине девятнадцатого века многие русские, включая зажиточных горожан, все еще предпочитали строить дома из дерева. Наряду с этим русские использовали кирпич и штукатурку, а мрамор и гранит — только в случае, если их принуждали к этому, так как влага просачивалась сквозь гранитные блоки и в жестокие, холодные зимы стены промерзали и трескались.
Из-за непродолжительности северного лета и нетерпеливости русских дома возводились с поразительной скоростью, почти так же быстро, как театральные декорации. Россияне очень любили менять убранство зданий; считалось, что для какого-нибудь праздника ничего не стоит заменить двери, окна или даже полностью разобрать одну из стен. Несмотря на холодный климат, окна в домах делали широкими; русские любили большие стеклянные плоскости, которые придавали их домам, по словам Коля, «вид хрустальных дворцов».
Некоторые здания Санкт-Петербурга были огромными, и в них могли жить несколько тысяч обитателей — Зимний дворец вмещал шесть тысяч человек, Военный госпиталь — четыре тысячи; Кадетский корпус был рассчитан на несколько тысяч воспитанников. Довольно рано петербуржцы стали отдавать предпочтение большим квартирам перед частными домами. Еще в начале девятнадцатого века при отделке таких колоссальных апартаментов реализовывалось множество современных идей — свободная планировка, центральная система отопления, бездымные камины, примыкающие друг к другу гостиная и спальня, просторные прихожие и висячие декоративные растения. Плата за квартиру включала суммы за воду, за освещение внутренних помещений и дворов, а также за расход дров для печей и плиты в кухне. Воду доставляли в больших бочках, и во дворах всегда строили бани с парилками, которые отапливались дровами. Русские считали совершенно неприемлемым плескаться в грязной воде в ванне, как это делали европейцы.
Длинные низкие строения иногда растягивались на несколько кварталов; обычно к ним примыкали дворовые флигели. Дома соединялись между собой, образуя знаменитые, описанные в произведениях Достоевского внутренние петербургские дворы — иные настолько просторные, что в них мог провести учения кавалерийский полк. В таких огромных жилых комплексах обитали самые разные люди. Коль так рассказывает об одном из домов: «По одну сторону на первом этаже располагались прилавки базара, по другую — ряд немецких, французских и английских лавок. На втором этаже проживали два сенатора и семьи нескольких состоятельных частных лиц. На третьем находилась школа с пансионом для учеников и квартирами преподавателей, а со стороны двора, кроме многих безымянных и неприметных людей, обитало несколько майоров и полковников, вышедших в отставку генералов, армянский и немецкий священники.»
В каждом из этих домов имелся своего рода ангел-хранитель, «сторожевой пес» и смотритель в одном лице, называвшийся дворником; зачастую им был отставной солдат. Он следил за чистотой двора, наблюдал за тем, чтобы на крыше не скапливался снег, привозил с реки воду и являлся по звонку любого жителя днем и ночью. Другой колоритной фигурой был будочник, то есть обыкновенный полицейский, сидевший в небольшой будке на углу; при необходимости его всегда можно было позвать.
В связи с тем, что постройки в городах были в основном деревянными, огонь представлял большую опасность для населения. Готье горько жаловался, что ему никак не удавалось выкурить любимую сигару,
