– Я твоя? – спросила она, испытывая странное чувство двойственности от присутствия Томанака. – Думаю, нет, – повторила она, и лицо Паратхи исказилось от ярости и неверия.
Каэрита улыбнулась – уверенно, холодно, – ощутив призыв к битве, от которого по всем жилам пробежал трепет. Как всегда, она готова была сражаться в одиночку. Воля и мужество, позволившие ей держаться перед лицом ужасающей угрозы, которую представляла собой Шигу, были ее собственные. Однако, словно многоопытный и надежный боевой командир, эту волю подкреплял и вдохновлял сам Томанак. Его присутствие наполняло Каэриту, как присутствие Шигу – Паратху, но не вытесняло ее собственные волю и разум. Она была та же, что и всегда, – Каэрита, дочь Селдана, избранница Томанака, – и она рассмеялась прямо в лицо извращенному, зловонному Злу, которое воплощала собой Шигу.
Когда Паратха услышала звуки этого свободного, почти радостного смеха, ее лицо исказилось, а паучиха за ее спиной зарычала. Однако у Каэриты это вызвало лишь новый взрыв смеха.
– Ты хочешь больше, чем можешь ухватить, Паратха. Или мне следовало сказать, Шигу? – Она покачала головой. – Тебе нужна я? Что ж, приди и возьми меня!
– Может, ты и в состоянии запугать и убить мои орудия, – прошипел тот же голос, – но
– Но она тут не одна, – раздался глубокий, звучный голос, рокочущий, словно горный обвал.
И при звуках этого голоса лицо Паратхи утратило всякое выражение; сила, использующая ее плоть, тоже услышала его.
– Если мы сойдемся в открытую, сила против силы, этот мир будет уничтожен, и ты вместе с ним! – прорычала Паратха, но ответом ей был мрачный, грохочущий смех.
– Этот мир, возможно, и погибнет, – согласился Томанак, – но ты, Шигу, не хуже меня знаешь, кто из нас будет уничтожен вместе с ним.
Паратха оскалилась, словно волчица, но Томанак не дал ей произнести ни слова.
– Однако до этого не дойдет. Я не допущу.
– И как же ты можешь помешать этому, глупец? – презрительно усмехнулась Паратха. – Сейчас
– Однако больше силы ты призвать сюда не сможешь, – спокойно возразил Томанак. – Только ту, которой накачаны твои орудия; все остальное блокировано. Если сомневаешься, убедись сама!
Глаза Паратхи вспыхнули безумным огнем, а сердце Каэриты подпрыгнуло, когда она поняла, что это правда. Никогда в жизни она не сталкивалась с такой концентрацией зла, однако эта концентрация больше не увеличивалась.
– Если моя сила заблокирована, то и
– Мои Мечи – не мои орудия, – ответил Томанак. – Они – избранники, мои боевые товарищи. И тебе некого противопоставить любому моему рыцарю.
–
С ее саблей что-то происходило. Лезвие корчилось, извивалось, становясь длиннее, шире и испуская то же тошнотворное зеленое излучение, что и гигантская паучиха с ее паутиной.
– Выходи против меня,
С этими словами она прыгнула вперед, и все уцелевшие жрицы вместе с ней. Они наступали на Каэриту со всех сторон – волна смертоносных клинков; всех их оживила, а теперь управляла ими одна и та же злобная сила.
В отличие от жриц Каэрита носила броню. И все же нельзя было допустить, чтобы они одновременно накинулись на нее со своими отравленными кинжалами. Пока они оставались у нее за спиной, она не могла сражаться против сверхъестественной силы, источаемой саблей Паратхи. Поэтому она увернулась от Паратхи, и ее мечи, словно змеи голубого огня, поразили двух ближайших жриц в живот и горло. Перепрыгнув через тела, Каэрита рубанула мечом в правой руке, перерезав подколенные сухожилия у третьей жрицы, и та рухнула на пол.
Паратха – или Шигу, если между ними еще было какое-то различие – закричала, охваченная безумной яростью. Ее уцелевшие орудия преследовали Каэриту, набрасывались на нее, как безумные, но та лишь смеялась, сознательно выводя из себя Паратху звуком своего голоса.
Может, какие-нибудь молодые дурачки, придающие слишком большое значение песням скверных бардов, и решили бы, что это трусость и не по-рыцарски – сосредоточиться на незащищенных броней и вооруженных лишь кинжалами врагах, а не на главном противнике, который тоже носил броню и был достаточно хорошо вооружен. Однако родом Каэрита была из крестьян, а все крестьяне прагматики, и в Ордене Томанака уважали честь и справедливость, но не глупость. Она снова развернулась, две жрицы Паратхи бросились на нее… и погибли.
Паратха завизжала еще безумнее, чем прежде, но две оставшиеся в живых жрицы отступили. Та, что была даже не ранена, схватила свою покалеченную соратницу за руку и оттащила в сторону. И тогда Каэрита наконец развернулась – медленно, спокойно, с хищной грацией дикой кошки – лицом к Паратхе и пылающей призрачной фигуре Шигу.
Мерцающая паутина все еще связывала тело Паратхи с «Гласом» и всеми остальными, живыми и мертвыми, за исключением самой Каэриты. Однако сейчас все было по-другому. Нити, протянувшиеся к мертвым женщинам, разгорались ярче и ярче, а потом тускнели и гасли. И когда это происходило с очередным трупом, свечение вокруг Паратхи становилось еще ослепительней. Сами тела тоже изменялись – от них оставалась лишь высохшая, сморщенная оболочка. «Словно мухи в паутине, – подумала Каэрита, – из которых высосали все жизненные соки».
Томанак лишил Шигу возможности вливать новую силу в свое живое воплощение, и той ничего не оставалось, как вытянуть все что можно из погибших служительниц, даже их бессмертные души, и сконцентрировать всю эту силу в Паратхе.
– Давай, «майор Паратха», – сказала Каэрита. – Выходи, станцуем.