— Все в порядке, мистер Эрскин. Собственно у меня нет никаких сомнений. Я видел в жизни достаточно опухолей, чтобы понимать, что эта действительно необычная. Верю в вашу теорию о индейцах. Сам не знаю почему, но верю. Не вижу другого рационального объяснения. Ни один из моих коллег не пытался даже угадать, что творится.
— Как она себя чувствует, доктор? — спросил я. — Растет ли постоянно опухоль?
— Хотите поглядеть? Она много хуже, чем вчера, когда вы ее видели.
Молча мы прошли к лифту. Молча одели хирургические фартуки и маски.
Молча шли по коридору в номер Карен Тэнди и открывали двери.
Она выглядела гротескно. Карен лежала на животе, а ее лицо было белым, как госпитальное белье. Раздувшаяся опухоль, большая, бледная шишка натянутой кожи, опиралась о ее спину. Он был величиной с подушку и время от времени, казалось, двигалась, растягиваясь и сжимаясь — омерзительный отросток, живущий враждебной жизнью.
— Боже, — прошептал я. — Она огромна.
— И все время растет, — ответил Хьюз. — Подойдите. Попробуйте ее коснуться.
Я осторожно подошел к постели. Опухоль была настолько велика, что было трудно поверить, что она является частью лежащей под ней девушки, носящей этот нарост на затылке, как будто какой-то уродливый горб. Я осторожно коснулся его кончиками пальцев. Кожа казалась мне натянутой, но упругой. Я явно чувствовал под ней что-то скользкое. Честно говоря, впечатление было точно таким же, как если бы я коснулся брюха беременной женщины.
— Вы не могли бы его просто убить? — я обратился к Хьюзу. — Сейчас он уже величиной с маленького ребенка. А если бы вы просто проткнули его скальпелем?
— Я хотел бы, чтобы это было возможным, — покачал головой он. — Если вы хотите знать, то я с удовольствием бы отрубил эту мерзость тесаком для мяса.
Однако любой снимок показывает, что нервная система этого чудовища нераздельно связана с системой Карен. Так что любая попытка хирургического вмешательства и удаления опухоли неизбежно убьет ее. Это скорее система не столько матери и ребенка, сколько сиамских близнецов.
— Может ли она говорить?
— Она не сказала ни слова за последние пару часов. Сегодня утром мы поднимали ее с постели для взвешивания, тогда она сказала пару слов, но ничего такого, что мы могли понять.
— Вы взвешивали ее? Ну и что?
Хьюз глубже сунул руки в карманы фартука и с печалью посмотрел на свою умирающую пациентку.
— Она ничего не потеряла в весе… но ничего и не приобрела. Чем бы ни являлась эта опухоль, а питание она берет непосредственно от нее. Каждый грамм, на который она тяжелеет, она отбирает у Карен.
— Приехала ли ее родители?
— Приехали сегодня утром. Мать ее в отчаянии. Я сказал ей, что мы хотим попробовать операцию, хотя я, конечно, ничего не говорил ей об истории с шаманами. Итак они в ужасной ярости на меня, что я Карен еще не прооперировал. Если бы я начал им рассказывать о древних индейцах, то они наверняка бы сочли, что я полностью свихнулся.
Я еще раз посмотрел на Карен Тэнди, бледную и молчаливую под своим мерзким бременем. Затем мы вышли, чтобы вернуться в кабинет Хьюза на восемнадцатом этаже.
— Вы думаете, что ее родители дадут себя убедить? — спросил я. — Вопрос в том, что на все это нам будут нужны деньги. Нужно заплатить шаману, нужно покрыть стоимость его перелета и отеля, я уже не говорю, что случиться, если в битве он будет ранен. Он очень бы хотел помочь, но мы, ясновидцы, совершенно не являемся Рокфеллерами. Сомневаюсь, что я мог бы наскрести что-то больше, чем триста- четыреста 'зелененьких'.
Хьюз сделал хмурое лицо.
— В обычных обстоятельствах госпиталь мог бы покрыть затраты, но я не представляю себе, чтобы власти дали деньги на шамана. Нет, считаю, что ее родители и так имеют право знать все, что твориться. Пусть они сами принимают решение. В конце концов, речь идет о здоровье их дочери.
— Вы хотите, чтобы я с ними поговорил?
— Если вы желаете. Они остановились у тетки Карен, на Восемьдесят Второй. А если у вас будут какие-то проблемы, то скажите им, чтобы они позвонили мне. Я подтвержу, что вы действуете с моего разрешения и при моей поддержке.
— Хорошо. А что бы вы сказали, если бы я предложил д' рнуть по одной?
— Неплохая идея, — Хьюз вытащил свою бутылку бурбона и налил две солидные порции. Я сделал внушительный глоток. Алкоголь жег горло и возбуждал после мучительной поездки в Олбени и назад. Я сел поудобнее, я Хьюз угостил меня сигаретой.
С минуту мы молча курили. Наконец, я заговорил:
— Доктор…
— Говорите мне просто Джек. Этот госпиталь требует очень важных форм обращения. У пациентов появляется больше доверия, если все время говорят всем: 'мистер доктор'. Но я не думаю, что вы нуждаетесь в такого рода доверии.
— Спасибо, Джек. Я Гарри.
— Так лучше. Рад познакомиться, Гарри.
Я потянул еще глоток бурбона.
— Послушай, Джек, — начал я еще раз. — Думал ли ты когда-нибудь, что мы собственно делаем и зачем? Карен Тэнди я знаю немного лучше чем тебя. Я иногда думаю, почему, ко всем чертям, я ношусь в Олбени и назад ради кого— то, кого я только что узнал.
Джек Хьюз улыбнулся.
— А как считаешь, не задает ли себе тот же вопрос каждый, кто помогает людям? Я сам ставлю себе этот вопрос раз по десять ежедневно. По отношению ко врачам люди считают, что это им положено. Они приходят к тебе, когда заболеют и считают, что ты великолепен, но как только они себя почувствуют лучше, то ты перестаешь их интересовать. Некоторые пациенты чувствуют к тебе благодарность. Ежегодно получаешь от них открытки на праздники. Но большая часть пациентов не узнала бы меня, пусть бы мы даже столкнулись носами на улице.
— Наверно, ты прав, — признался я.
— Знаю, что прав, — ответил Джек. — Но в этом случае речь, наверное, идет о чем-то другом. Меня он интересует и по другим причинам. По-моему, это что-то, растущее в Карен Тэнди, представляет целый клубок проблем медицины и культуры.
— Что ты этим хочешь сказать?
Джек встал и подошел, чтобы сесть на стол рядом со мной.
— Посмотри на это дело с такой стороны, — сказал он. — Восхитительной чертой американцев является та, что их всегда считали совершенно новым народом, свободным от угнетения, свободным от чувства вины. Но ведь с самой минуты поселения здесь белый человек носит встроенную в совесть бомбу с часовым механизмом. В Декларации Независимости ты найдешь даже попытку затушевать эту вину. Помнишь? Джефферсон написал о 'безжалостных индейских дикарях, у которых единственным средством боя является убийство без разницы людей любого возраста, пола и положения'. С самого начала индеец считался индивидуумом, которому Создатель отказал в каких бы то ни было правах. Чувство вины постепенно уничтожило чувство обладания и принадлежности к нашей собственной стране. Это же не наша земля. Это земля, которую мы нагло украли. Рассказываем шуточки о Пэтере Миньюте, покупающем Манхэттен за 24 доллара. Сегодня такого рода договор считается кражей в прямом смысле слова, обманом чистой воды. К тому же еще добавляется и дело Вундед Ни и всех иных случаев резни индейцев. Мы ничего не можем с этим сделать и, наверное, даже и не должны пытаться, но не смотря на все это, мы вс' же все виновны.
Я еще не слышал его, говорящим с таким воодушевлением. Он затянулся и стряхнул пепел со своих уже помявшихся брюк.
— Именно поэтому-то это дело так интересно. И ужасающе, — заявил он. — Если с этим шаманом все
