– И все это из-за того, что они хотели честных выборов?
– И все это… – прошептала Милагрос, которую Хосефа впервые видела упавшей духом.
– Переезжай жить к нам, – попросила ее Хосефа, чувствуя, что она нуждается в защите.
– Все не так страшно, в одиночестве есть своя прелесть.
– Выходи замуж за Риваденейру, – предложила Хосефа, обрезая нитку.
– Чтобы сломать ему жизнь? – спросила Милагрос.
– Ты и так ему ее сломала, – сказала Хосефа.
– А как дела у Эмилии? – спросила Милагрос, чтобы уйти от темы, казавшейся ей опасной.
– Дела идут, – сказала Хосефа, знавшая, что горе ее дочери глубже, чем казалось на первый взгляд.
Вырванная из объятий Даниэля, Эмилия решила забыться среди склянок и запахов аптеки. Диего встретил ее, распевая
Диего был уверен, что лучшее утешение его дочери – занятие для ума, и он дал ему богатую пищу, предложив ей решить одну из самых сложных задач человечества: определить причину его болезней, чтобы избавиться от них.
Совершенно естественно, как если бы она никогда не переставала этим заниматься, Эмилия вернулась к отцовским книгам по медицине.
– Смотри, что у меня для тебя есть, – сказал Диего однажды, показывая ей пожелтевший, потрепанный томик.
Он назывался «Медицинская история вещей, привозимых из наших Западных Индий», был написан севильским врачом Николасом Монардесом и издан в 1574 году.
– Твой герой, – сказала Эмилия.
– Один из них, – ответил Диего и положил книжку на стол в центре лаборатории.
Эмилия пододвинула высокую скамейку и стала перелистывать страницы.
– Уже тогда использовали янтарное масло, – сказала она, подняв голову от страницы и посмотрев на отца. – Почему ты мне говорил, что это оригинальный препарат аптеки Саури?
– Это наш оригинальный препарат, потому что давно уже никто такого не делал. А время – это лучший друг оригинальности.
– Монардес пишет, что оно согревает, укрепляет дух, рассасывает и смягчает боль. Может, мне стоит натереться им?
– От любовного недуга все средства хороши, ласточка моя, – ответил ей Диего. – Если больной умный человек, любое масло поможет, а ты – очень умный больной. Настолько, что очень часто нас обманываешь. Внешне кажется, что ты даже не вспоминаешь о своем недуге.
– Только если бы я была сумасшедшей, я показала бы свою боль Хосефе Саури. Если она и так все время читает нотации, представь, что будет, если она заметит мою печаль. Она возненавидит Даниэля до конца своих дней, – сказала Эмилия.
– Твоя мама питает слабость к Даниэлю, – на ходу придумал Диего, которого пугала одна мысль о возможном разладе между женой и дочерью.
– Ты выдумщик, папа. Ты похож на Монардеса, – сказала она ему. – Ты уже читал, для чего тогда использовали табак? Для заживления ран, от головной боли, ревматизма, болей в груди, в желудке, от расстройства, глистов, вздутия, скопления газов, от зубной боли, карбункулов, язв… Не зря моя тетушка Милагрос решает любую проблему, сворачивая папиросу.
Всю вторую половину дня они делали выписки из главы о табаке и его применении. Закрыв аптеку, чтобы пойти на ужин, они взяли с собой книгу и замучили Хосефу всевозможными анекдотами про опий и видения, которые он вызывает.
– Знаешь, что написал Монардес? – спросила Эмилия у матери, отыскивая цитату: – «Пять граммов опия убивают нас, испанцев, в то время как пятьдесят капель обеспечивают отдых и здоровье индейца».
– Там случайно ничего не говорится о том, сколько капель сводят с ума метисов? Потому что мне иногда хочется потерять рассудок и наслаждаться приятными видениями, – засмеялась Хосефа, пародируя описания из книги.
– Ты умрешь от пяти граммов, как все испанцы, – сказал ей муж.
– А ты сейчас будешь строить из себя индейца и думать, что выдержишь пятьдесят? – спросила Хосефа насмешливо, явно забавляясь.
– Могу продемонстрировать, – сказал ей Диего.
– Не расходуй зря продукт, – попросила Эмилия. – Этого хватит, чтобы облегчить страдания пяти умирающим, а тебя это может убить.
– Убить меня? Ты просто не знаешь, из какого материала я сделан, – похвастался Диего, наслаждаясь покоем в своем любимом кресле.
Этот покой нарушил поэт Риваденейра, ворвавшись в гостиную, измученный и сникший, как свечной огарок.
– Милагрос арестовали, – сказал он. И казалось, это было последнее, что он мог сказать.
– Пойдем ее выручать, – предложила Эмилия, думая, что достаточно было повторить тот же трюк, что и несколько дней назад.
– На этот раз это будет нелегко, – сказал Риваденейра. – Ее хорошо знают в тюрьмах, мы не можем соврать, что она иностранка. Кроме того, губернатор ненавидит ее с того вечера, когда она спросила у его жены, как та может жить с убийцей. Ее арестовали по личному приказу губернатора. Естественно, ни в одной тюрьме она не зарегистрирована, – объяснил Риваденейра. Никогда еще он не чувствовал себя столь осведомленным и столь бесполезным.
Диего Саури покинул свое кресло, чтобы сесть рядом с Хосефой, которая с момента появления Риваденейры молча и тихо, но безостановочно плакала. Она вспоминала, как тысячу раз говорила сестре о том, что лучше жить спокойно. И ее била дрожь, когда она видела перед собой губы Милагрос, повторявшие как окончательный и бесповоротный приговор: «Чтобы ты увидела меня спокойной, меня должны похоронить».
Несколько минут Риваденейра ходил из конца в конец гостиной и смотрел, как Хосефа безуспешно старается унять слезы, как Диего рвет на себе растрепанные волосы, а Эмилия грызет ноготь большого пальца левой руки, и ее губы шевелятся в немом ругательстве. Потом он заговорил бессвязно, как во сне, словно это могло помочь ему найти выход. Саури не понимали его монолог, они слушали его, как сумасшедшего, который пытается привести в порядок свои безумные мысли, слушали долго и терпеливо, потому что горе учит терпению.
Никто из них троих не отважился прервать его речь, такую бессвязную и одновременно ничуть не менее связную, чем мысли каждого из них. Так продолжалось недолго, а может быть, вечно. И все это время они страстно желали, чтобы Милагрос вошла в гостиную и одним своим присутствием решила бы все проблемы, как по мановению волшебной палочки. Затем наступило молчание, длинное, как безмолвие легиона ангелов-бездельников.
И только тогда Риваденейра навел порядок в своих мыслях, надел пиджак, поправил прическу и снял с вешалки свою шляпу.
– Я знаю, что мне нужно сделать: освободить ее и увезти с собой раз и навсегда в мир менее страшный, чем этот, – сказал он, надевая шляпу. – Я не буду спрашивать ее мнение. Я устал все ей позволять, устал, что она обращается со мной как с пустым местом, что то зовет, то гонит от себя, будто походную жену генерала, – заявил он и снова забегал туда-сюда по комнате, пугая их своей воинственностью, которой в нем даже не подозревали.
Хосефа украдкой разглядывала его и, кажется, впервые смогла понять смысл этой почти тайной связи между своей сестрой и этим мужчиной, который сумел правильно оценить ее любовь к свободе.
– Сделай так, как говоришь. Мне кажется, это великолепная мысль, – воскликнула она, вскочив с места и растирая руками лицо, словно пытаясь тем самым изменить палитру своих чувств. – Как ты собираешься вызволить ее оттуда?
– Попрошу об этом подлеца, посадившего ее, – ответил поэт с твердостью, которая наверняка отличала его всегда, но которую он обычно предпочитал не показывать. – Надеюсь, это не займет много времени.
