– Не говори со мной как с дурочкой, не отвлекай меня от моего горя. Ты единственная никогда не старалась отвлечь меня, – сказала Эмилия громко, чтобы перекричать музыку, которая именно в этот момент замолчала.
Диего и Хосефа уже вышли из церкви вместе со всеми. Внутри оставались только они с Милагрос, Риваденейра, одуряющий запах тубероз и прямо за спиной Эмилии мужчина, который, услышав ее слова, повернул свое тело изящного животного, упакованное в безупречный сюртук, и сказал удивленным от своего открытия голосом:
– Я Антонио Савальса, и мне бы очень хотелось и дальше слушать ваш разговор.
XIII
Кто такой Антонио Савальса, помимо усердного слушателя чужих разговоров, семья узнала, не прошло и часа, потому что он был разговорчив и без компании. Он приехал в город всего четыре дня назад, но мечтал об этом уже очень давно. Он хотел жить здесь, бродить по городу вечерами, изучая все его укромные уголки. Он хотел, чтобы его полюбили и не считали чужаком в этих краях.
Он вышел из церкви, стараясь убедить Эмилию, что он вовсе не шпион, а просто пленник ее голоса. И когда они явились на свадебный банкет, кто угодно мог бы поклясться, что они друзья с детства. Антонио Савальса был племянником архиепископа, хотя общего у них было – только фамилия и наследство. Он пять лет изучал медицину в Париже и приехал в Пуэблу с намерением открыть свою первую небольшую клинику.
Только мать Соль увидела, как они с Эмилией танцуют вальс – словно после двухмесячных репетиций, – она поспешила к столику Саури, чтобы сообщить им подробную информацию о вновь прибывшем. Антонио Савальса был красавец и вдобавок один из ближайших потомков маркизы де Сельва Невада. Его отец недавно умер, оставив ему небольшое состояние, на которое молодой человек решил основать фонд помощи старикам. Его самолюбие диктовало ему необходимость самому зарабатывать себе на жизнь. Он стал врачом, получил диплом с отличием в Париже, был не согласен с доном Порфирио, любому желающему его слушать он говорил, что Церковь – устаревший институт, а еще он разорвал помолвку, которую архиепископ заключил от его имени с одной из наследниц клана де Ита.
– Наверняка ты считаешь его мошенником, тогда зачем ты его пригласила? – спросил Диего у матери Соль.
– Потому что меня попросил об этом его дядя, который очень хочет, чтобы он познакомился с добропорядочными людьми.
– А он уже попал в плохую компанию, – сказала Милагрос.
– Ты просто обожаешь позорить свою семью. Посмотри, мальчик просто в восторге от Эмилии.
– Да они ведь только что познакомились, – возмутилась Хосефа. – Не начинай опять со своими фантазиями.
– Но ты же видишь, к чему приводят мои фантазии. Соль счастлива, – сказала ее мать.
– Она просто не знает, что это такое, – сказала Милагрос. – Ты была столь любезна, чтобы объяснить ей, что должно произойти, или ее ждет самый большой в ее жизни сюрприз?
– Разумеется, я ей объяснила, как она должна вести себя в новой семье. Она умеет отдавать распоряжения, как королева, она элегантна и скромна, не говорит лишнего и не задает ненужных вопросов.
– И тебя не заботит, что она может быть несчастлива в постели? – спросила Милагрос, заставив побледнеть Хосефу.
– Это не в ее власти, это только во власти Бога, дорогая, – ответила мать Соль. – И чем меньше она будет думать об этом, тем лучше.
– Бедная девочка, – сказала Милагрос, доставая веер, словно он мог разогнать неловкость, повисшую в воздухе.
В эту самую минуту к ним подошли Эмилия и Антонио Савальса.
– Соль хочет поговорить с тобой перед отъездом, – сказала мать Соль. – Она решила не бросать букет, а отдать его тебе.
Эмилия оставила своего отца разговаривать с вновь прибывшим врачом, а сама пошла искать Соль, которая, утопая в нижних юбках, стояла посреди своей комнаты, героически сражаясь со шнурками корсажа, сжимавшего ее талию и придававшего ее телу сходство с манекеном, прямым и негнущимся.
– Твоя тетя Милагрос права, это совершенно гнусная одежда, – заявила она с улыбкой, увидев подругу. – Моя мать говорит, что замужество – это не самая неблагодарная вещь, но есть моменты, когда лучше закрыть глаза и молиться Деве Марии. Что она имела в виду? – спросила она со слезами на глазах.
Красавица моя, – пробормотала Эмилия, обняв ее. Потом, придвинувшись, долго шептала что-то ей на ухо, поглаживая ее по спине.
Внизу оркестр играл вальс Хувентино Росаса,[31] а в воздухе с опьяняющим запахом тубероз чувствовалась близость ночи.
Эмилия достала из-за корсажа крохотный платочек и протянула его подруге, а из сумочки вынула кусочек свеклы, чтобы чуть-чуть нарумянить щеки Соль, побледневшей от ее объяснений. Потом она, будто куклу, одела ее в сложнейший дорожный костюм, сшитый знаменитой мадам Жирон с улицы Пескадор Мехикано. Приколов шляпку, Эмилия оглядела ее с ног до головы, как произведение искусства.
– Ты не переобулась, – сказала она и пошла к шкафу за замшевыми ботиночками, свидетелями скорби этого теперь уже совсем пустого предмета мебели.
– Я чувствую себя такой же ненужной, как шкаф, – сказала Соль.
– Если станет совсем плохо, ты можешь подключить воображение, – сказала Эмилия, которая, стоя на коленях, застегивала ей ботинки.
– Не надо, я сама, – попросила ее Соль, потянув ее вверх за локон.
– Ты слышала, что я тебе сказала о воображении? – спросила Эмилия, сосредоточенно застегивая пуговицы.
– Да, – ответила ей Соль.
– Птица твоего воображения сидит здесь, под шляпкой, – сказала Эмилия, выпрямившись и коснувшись руками висков подруги.
Час спустя, в момент отъезда, в преддверии первой ночи медового месяца, уже сидя в автомобиле «панхард левассор», которому ее муж уделял гораздо больше внимания, чем ей самой, Соль отыскала в толпе глаза своей подруги и, подмигнув ей, прикоснулась руками к вискам.
– Что она тебе сказала? – спросил у нее Антонио Савальса.
– Что постарается стать счастливой, – ответила Эмилия, на прощание помахав рукой невесте.
На следующее утро солнце рано заглянуло в окно к Эмилии Саури, забывшей перед сном закрыть деревянные ставни, и наложило арест на счастье, которое она впустила к себе накануне. Она чертыхнулась, не открывая глаз, и задумалась, почему ей так сильно хочется расплакаться. Потом она спросила себя об этом вслух, пересчитывая сквозь слезы балки на потолке, затем накрыла голову подушкой и проплакала, не останавливаясь и не открывая дверь, два дня подряд.
Родители привыкли к тому, что она с детства иногда нуждалась в уединении, и первую половину дня не слишком беспокоились. Но когда пробило восемь часов вечера, а Эмилия так и не вышла даже поесть, Хосефу Вейтиа словно прорвало, и она обрушила на мужа бесконечные восклицания вроде «Я же тебе говорила!» и атаковала ими его слух, пока сон ближе к трем часам ночи не выиграл эту битву.
Еще не совсем рассвело, когда она снова взялась за оружие. К полудню вторника Диего в четвертый раз поднялся из аптеки спросить, нет ли каких изменений в лучшую сторону и не покормят ли его на радостях заслуженной тарелочкой горячего супа, и увидел, что ярость жены сменилась полным отчаянием. Она уже полтора часа стучалась в дверь дочери и не слышала в ответ ничего, даже рыданий.
– Этот Даниэль просто придурок! – сказал Диего, к удивлению своей жены. – Я согласен с тобой, этот парень придурок!
– Я никогда этого не говорила, – уточнила Хосефа. – Я считаю его очень умным, но очень эгоистичным. Такие люди взяли себе за правило освобождать других, но думают только о том, как бы оказаться в центре внимания. Беднягу послали учиться в интернат, он получил в детстве мало ласки, а теперь это неприкаянная душа в погоне за славой.
