сын у нее избалован…
— Вот я и говорю — кто виноват?
— Я не защищаю Уварова. Просто мне досадно за этого человека, и если говорить откровенно, то и жаль его.
Вернулся Глушков. В руках у него был поясной ремень и старенький перочинный нож Петухова.
— Напугали мы здорово парнишку! На всю жизнь запомнит! — сказал он, кладя на стол отобранные вещи. — Если бы эту сцену видела наша прокурорша, попало бы нам с тобой здорово! Ну, а что с Волоховым? Привести, Константин Семенович?
— Сегодня у меня особый день… но допрашивать придется. Ничего не поделаешь. Тем более что нашли автора, — сказал Константин Семенович.
— Алексей Николаевич, знаете, кто у них в группе? — спросил Щербаков. — Игорь Уваров. Слышали, конечно, такую фамилию? Папаша — человек известный…
— Вот как! Ты думаешь, сынок тоже ларек грабил?
— А что?
— Нет. Тут что-то другое… ты хоть и «опер», а нюх у тебя неважный. Тут не ларьком пахнет. Читал, что он ему наколол?
— Нет.
— Можно его ознакомить, Константин Семенович? — спросил Глушков.
— Конечно.
— Читай. Видишь… «Держись на поверхности»… Значит, есть и глубина… Это дело будет посложней. Гошка Блин сразу не расколется. Стреляный воробей.
10. Гошка Блин
Георгий Волохов вошел в комнату без всяких признаков смущения, уверенной, развалистой походкой, словно он делал кому-то одолжение. Остановившись посредине комнаты, он огляделся и, увидев свободный стул, кивнул головой.
— Сюда? — спросил он сопровождавшего его Глушкова.
— Нет. К нему.
— А что, у тебя квалификации не хватает?
— Угадал.
— Садитесь, Волохов, — предложил Константин Семенович. — Будем знакомиться. Я про вас много слышал… А тут опять что-то написали. Не успел прочитать.
С этими словами он достал из папки протокол предварительного допроса и начал читать. Волохов подтянул сползающие штаны — ремешок у него был отобран — и сел.
— А чего ты меня в одиночке держишь? — громко спросил он Константина Семеновича.
— Скучно? — отозвался Алексей Николаевич, устраиваясь за своим столом.
— А что, нет, что ли! Посиди-ка сам два дня!
— Людей подходящих для тебя не задержали, — пояснил Глушков. — Сам знаешь, сейчас затишье.
— Ничего я не знаю. А в других-то камерах сидят же…
— Там люди иного круга. Они тебя, пожалуй, испортят, — насмешливо сказал Глушков. — Ты быстро подпадаешь под чужое влияние, Волохов. Даже вон мальчишки тебя с толку сбили…
— Ладно уж… Следователь, дай покурить.
Константин Семенович поднял глаза от протокола, достал с подоконника пачку папирос и молча положил перед юношей. Волохов закурил и с видимым удовольствием затянулся.
— Со вчерашнего дня не курил. И кормят у вас тут… одна баланда, — ворчливо проговорил он. — А ты что, из прокуратуры, что ли?
— Нет, я следователь уголовного розыска, — ответил Константин Семенович, откладывая в сторону протокол.
— Ты наше дело будешь вести?
— Да.
— Ну давай!
— Где вы работаете, Волохов?
— Сейчас нигде.
— На иждивении матери?
— На каком еще иждивении! — обиделся юноша. — Что я… больной, что ли!
— Но если вы нигде не работаете, то на какие средства живете?
— Ну мало ли! Продам что-нибудь… Халтурка подвернется. Мне много не надо.
— Ну, а сколько вы тратите в месяц?
— Не знаю, не считал.
— Не считали! Ну что ж. Давайте займемся сейчас. Подсчитаем приблизительно.
Волохов, прищурившись, пристально посмотрел на Горюнова. В чем дело? Что это за птица? Шутит он или издевается? Вопросы задавались вежливо, спокойно… и очень серьезно. Не было насмешки, обычной снисходительности, и даже разницы положения не чувствовалось в тоне этого разговора. По-видимому, такое обращение было для Волохова в новинку, и он не знал, как себя держать с этим следователем.
— Не надо считать! — грубо сказал он. — Ни к чему!
— Почему? Я должен уточнить этот вопрос. Если вы утверждаете, что не живете на иждивении матери, то необходимо выяснить, на какие же средства вы живете и где получаете эти средства. Всё равно же такой вопрос вам зададут на суде. Вы можете мне не отвечать. Это ваше право. Но молчанием вы ничего не достигнете, а только затянете следствие.
Верный своим принципам, Константин Семенович говорил с Волоховым действительно как равный с равным. Перед ним сидел хотя и испорченный, но человек. Видя, что Волохов не желает отвечать, он переменил тему.
— На предварительном допросе вы говорили, что никакого отношения к ограблению ларька не имеете. Так ли это?
— Конечно, так! До ларька я и пальцем не коснулся.
— Но ведь вас задержали на месте.
— Ну так что! Ну стоял на «ата?с»…
— Атас? Что это значит? Переведите, пожалуйста, на русский язык.
— А это что, по-американски, что ли?
— Не знаю. Американского языка вообще не существует, а русский язык я знаю, и такое слово слышу первый раз.
— А брось ты выкобениваться! — вдруг вскипел Волохов. — «Не знаю, не знаю!» Обыкновенного слова не знаешь!
— Я могу только догадываться, — невозмутимо продолжал Константин Семенович. — На воровском жаргоне раньше говорили: «Стоял на стреме». Так?
— Ну так.
— Атас — это, значит, синоним.
— Чего такое? Какой синоним?
— Вот видите! Вы, оказывается, тоже не все слова знаете. Синонимом называется сходное по смыслу слово. Вы учились, Волохов?
— Учился.
— Сколько классов вы окончили?
— Восемь.
— Даже восемь! Будем считать, что вы достаточно образованны… Итак, вы стояли на атас?
— Ну да… Пацаны попросили.
