45. На ловца и зверь бежит
У стенки ленинградского порта пришвартовалось большое грузовое судно из Западной Германии. До вечера начальство оформляло документы, а матросы были заняты подготовкой судна к разгрузке и погрузке. Вечером желающие получили пропуска и отправились в город.
Моряки не туристы. Скука однообразной и нелегкой работы в рейсе требует разрядки, и они ищут веселого общества, развлечений, острых ощущений… Большинство из них в Ленинграде не первый раз и отлично знает, что здесь особенно не разойдешься. Развлечения скромны: концерт, танцы во Дворце культуры моряков или в интерклубе. Острые ощущения найти трудно, хотя хорошей водки, для любителей выпить, сколько угодно. Были бы деньги.
Дворец культуры моряков окружен небольшим, но приятно разросшимся сквером, с крупными липами, вязами, с высоким густым кустарником и цветочными клумбами. На дорожках — садовые скамейки.
Неподалеку от входа в сквер обычно стоит милиционер. Сейчас это худощавый, с длинным носом и уныло свисающими вниз усиками человек. Он кажется равнодушным, случайно очутившимся на милицейском месте. На чём-то сосредоточившись, постовой, почти не двигаясь и не мигая, смотрит куда-то вдаль, поверх голов пешеходов. Люди, проходя мимо, разговаривают, смеются и не обращают на него никакого внимания. Ему здесь положено стоять, к нему привыкли, как привыкли к скамейкам в саду, к деревьям, к высокой вазе или к колоннам у входа во Дворец культуры.
Милиционеру уже немало лет, у него плохая память, и тем не менее он с необыкновенным упорством учится в вечерней школе рабочей молодежи. С громадным, почти нечеловеческим трудом перешел он в восьмой класс. В юности закончить школу помешало легкомыслие, и вот теперь, словно в наказание, он поставил перед собой цель: во что бы то ни стало получить аттестат об окончании средней школы.
Васильев вышел из трамвая возле порта, когда еще было совсем светло. Некоторое время гулял по саду, затем облюбовал скамейку и отсюда стал наблюдать за входом во Дворец культуры. Никаких планов у него еще не было. Он, как говорится, изучал обстановку. Ясно было одно: нельзя допустить, чтобы Игорь увидел его раньше, чем это будет нужно.
Наблюдая поневоле за постовым-мечтателем, Васильев решил, пока есть время, связаться с ним. Выбрав момент, когда из трамвая вышла группа людей и прошла во Дворец культуры, он подошел к постовому:
— Товарищ милиционер, дело есть…
— Что вы сказали? — словно проснувшись и механически козырнув, спросил постовой.
— Отойдем в сторонку…
— Зачем?
— Сейчас узнаете. Без разговоров! — приказал Васильев и направился к скверу.
Милиционер оглянулся по сторонам и, убедившись, что кругом всё тихо и спокойно, пошел за молодым человеком.
За кустами они были скрыты от посторонних глаз, и здесь Васильев предъявил служебное удостоверение.
— Будем работать. Запомните меня как следует. Может быть, понадобитесь! — быстро проговорил он. — Как ваша фамилия?
— Кощеев.
— Кощеев? — переспросил Васильев и, оглядевши тощую фигуру постового, улыбнулся. — Так вот, товарищ Кощеев, может быть, придется задержать «фарцовщика» под каким-нибудь предлогом и обыскать. Есть у вас тут помещение?
— В клубе есть комнатка дежурных.
— Ясно! Я свяжусь там… Затем вот что… Если я со стороны вдруг приду ему на помощь или что- нибудь в таком роде, не обращайте внимания, а сделайте вид, что видите меня не первый раз… Как шпану и хулигана, по кличке Арно. Понятно?
— Арно? Понятно!
— Вот. И погрубей со мной, не стесняйтесь. Будем работать… А что вы так на посту… как постамент?
— Думал… Вы не сможете сказать, как очистить окись углерода от примеси углекислого газа? — неожиданно спросил Кощеев.
Сначала, занятый своими мыслями, Васильев не понял вопроса, но, вдумавшись, рассердился:
— А черт его знает! Зачем это вам нужно?
— Забыл. Память у меня…
Васильев невольно усмехнулся.
— Вот что, товарищ, — назидательно сказал он, — химия — хорошая штука, но и своим делом надо заниматься! Вы на посту. Смотрите же, кличку не забудьте. Арно!
— Понятно, товарищ Арно.
— Если Арно, то не товарищ… Много там иностранцев?
— Есть. Сегодня днем пришел какой-то немецкий пароход, «Мария», что ли… Потом из Норвегии, кажется… Стоит, грузится.
Загромыхал подходящий трамвай, и Васильев быстро отошел от милиционера.
Проводив глазами скрывшегося в подъезде Дворца культуры сотрудника угрозыска, Кощеев вернулся на свое место. Некоторое время он с волнением думал о предстоящей операции, вспоминал слова Васильева и пытался представить, как всё может произойти. Никаких «фарцовщиков» сегодня он не видел. Даже трое парней, охотившиеся за иностранным барахлом и давно намозолившие ему глаза, не явились. А может быть, просто не заметил, как эти типы прошли в клуб? Всё может быть… Но контроль всё равно их не пропустит. Все трое здесь известны и не раз задерживались комсомольским патрулем.
Время шло, сумерки сгущались, но ничего не случалось. Постепенно Кощеев успокоился, и мысли его снова вернулись к прерванной Васильевым задаче. Сколько окиси цинка получится, если сгорело тридцать два и пять десятых грамма цинка?
Откуда-то сбоку появились две фигуры.
— Сэр! Добри-й вечер… — не очень твердо произнес пожилой мужчина.
От неожиданности Кощеев вздрогнул, но, разглядев двух пожилых иностранных моряков, быстро пришел в себя.
— Здравствуйте! — как можно вежливей ответил он, поднося к козырьку руку.
— Вы полицей?
— Я милиционер.
— Гут. Мы хотель делать один большой секрет… Заявлений… — с трудом подбирая слова и с еще большим трудом ворочая языком, проговорил иностранец.
— Понимай… понимай… — тоже коверкая слова, отозвался Кощеев.
— Ми матрос на судно «Мария»… Ми немец… Он — немец. Я Фриц — немец…
— Понимай. Зер гут… — молодцевато сказал Кощеев.
— О-о! — оживился матрос. — Вы можете говорить? — спросил он по-немецки.
— Как? Нет уж, вы лучше по-русски переводите. Я не знаю по-вашему. Не знай… Два-три слова только…
— Не знать?
— Точно так. Не знать, — по-солдатски отрубил Кощеев.
— Какой печаль! — огорчился говоривший и, повернувшись к приятелю, сказал, что постовой не говорит по-немецки и придется пользоваться русским языком.
— Потребуй вызвать переводчика, — по-немецки пробормотал приятель.
— Сэр, — снова обратился первый немец к милиционеру. — Ми… он, я… русский народ уважайт… ми не есть фашист. Ми демократ, пролетариат. Дружба. Ми хотель предупреждать русский правительство… администрация… Понимай?
— Понимай, понимай. — Подтвердил Кощеев. — Слова я понимаю… А про что вы хотите сделать
