— Как же, как же, — грубит Надя, ей стыдно и зло берет: зачем ей знать о каком-то мятеже в Кронштадте… — Откуда я знаю — как!
— Слушать надобно, Михайлова, уши-то вам на что даны? Шапку держать, чтоб на глаза не съехала, а? Дремлете, барышня, на уроках, — выговаривает Петр Алексеевич скрипучим старческим голосом.
Обидно! Ведь она не дремала вовсе. Она пела и слушала хрустальный аккомпанемент чудесной мелодии…
Все дело в том, что Надя уже второй раз ходила заниматься пением. Сложилось так удачно, просто удивительно.
В ту пору жила в Малаховке жена известного художника Крылова, Дина Васильевна, в прошлом сама «отменная певица», как сказала «маркиза», но с возрастом ушла со сцены и тихо доживала свой век в обществе старой женщины, не то служанки, не то родственницы. К ней-то и направилась, набравшись смелости, Надя. Сначала Дина Васильевна встретила ее с прохладцей.
В дом не пригласила. Говорили в саду. Потом, узнав, в чем дело, заметно оттаяла. Когда же Надя рассказала, как ее слушали у Гнесиных, и назвала Веру Владимировну Люце, хозяйка всплеснула руками:
— Верочка Люце! Ах, силы небесные, да ведь мы с ней у Зимина одни партии пели. Ах, какой голос был! Легкий, подвижный, и собой как хороша!
Оживленно блестя помолодевшими глазами, Дина Васильевна еще долго выспрашивала Надю об училище Гнесиных и многое другое.
— Вот в чем дело, — сказала она, наконец, переходя на деловой тон, — денег ты мне платить не сможешь, верно? Да я и не возьму никогда, мне не нужно. А вот кое-что по дому помочь мне необходимо. Нюра, моя помощница, руку обварила, очень сильно! Теперь надолго. Вот хорошо бы белье постирать… Мыло я дам…
— Конечно, пожалуйста, и полы могу помыть, и что другое… Я могу.
— Можешь, можешь, верю, — улыбаясь, сказала Дина Васильевна и пошла в дом за бельем.
Так начались для Нади счастливейшие дни ее жизни.
Белье было откипячено, выстирано и наглажено. Мать сама из картофельной кожуры сделала крахмал, и, когда Надя принесла стопку чистого, накрахмаленного и подсиненного белья, Дина Васильевна ахнула:
— Батюшки! Как в лучшие времена! — И пригласила Надю к роялю.
Дом художника был полон удивительных вещей, но Надя не смотрела по сторонам, хотя очень хотелось.
Тетя Маня, главный советчик и почти член осиротевшей семьи, тоже приняла бурное участие в стирке и глажке белья.
— Ишь, сколь наворотили! Будто век не стирано, — приговаривала она.
Провожая Надю на первое занятие, не переставая учила и напутствовала:
— Рот-то не больно разевай, нехорошо это, когда глазами шарят по сторонам. За стол пригласят — не садись, скажи: «спасибо», мол, «сыта». Теперь ни у кого лишнего нет. Поняла? — И, напоследок, между прочим, добавила: — Все ж головой-то бы лучше кусок зарабатывать, чем глоткой. Надежнее…
Памятуя наказ тети Мани, Надя старалась не крутить по сторонам головой, и чуть было не сшибла в прихожей трехногий столик с цветами. Вдобавок ко всему споткнулась о ковер и едва не растянулась во весь рост. Дина Васильевна, не ожидая ничего путного из этой затеи, решила про себя, что неуклюжая девица здесь в первый и последний раз. Но как только Надя встала у рояля, там именно, где ее научили у Гнесиных, и пропела несколько нот, она насторожилась, уловив профессиональным чутьем необычную одаренность этой неуклюжей девицы. Внимательно вслушиваясь в звуки ее голоса, она старалась найти в нем недостатки или хотя бы малейшую нечистую интонацию — и не могла. Тембр голоса редкой красоты, теплый, бархатный, ровный на низах и середине, так же легко переходил в льющиеся серебристые верха.
«От природы поставлен голос. Настоящее меццо … а диапазон — море!» — не переставала дивиться Дина Васильевна. Однако, не желая преждевременно хвалить Надю, на всякий случай выговаривала ей:
— Потише, пожалуйста: петь надо, а не кричать, мягче, легче…
После урока, длинного и обстоятельного, Дина Васильевна отыскала пластинку и долго крутила ручку патефона.
— Послушай, как поет великая итальянская певица Амелита Галли Курчи.
Наде не понравилась знаменитая итальянка. То ли пластинка была заезжена, то ли Надя еще не была готова слушать великих певцов, пенье ей показалось не сильнее мышиного писка.
— Обрати внимание, какая кантилена, а легкость? Это итальянская школа, милочка. Потрясающее бельканто, на одном дыхании!
Ровным счетом ничего не понимая, Надя из вежливости утвердительно кивала головой.
Отныне жизнь ее распалась на два мира. Один скучный, с ненужными, как ей казалось, предметами, — школа и дом с вечно заплаканной, больной матерью. Другой — бесконечно интересный, удивительный дом художника, где царил возвышенный дух искусства.
Была ли Дина Васильевна «отменной певицей», Наде не пришлось узнать, но то, что она была отменной преподавательницей, — несомненно. Упорно, но неназойливо старалась она привить своей ученице вкус к классической музыке, только ее считая вершиной человеческого творчества.
— Романс, дорогая девочка, — говорила она, — это высшая форма творческого содружества между композитором и поэтом. Не случайно, например, все лучшие стихотворения великого Пушкина положены на музыку. И обрати внимание! Музыка романсов пишется на самые прекрасные, самые избранные стихи. Вот вслушайся в этот романс:
— «Печаль моя светла», — повторила она. — Поразительно! — От избытка чувств Дина Васильевна с шумом захлопнула крышку рояля.
— Ты чувствуешь, как это красиво? Когда-нибудь ты поедешь в Грузию, увидишь, как прекрасна эта страна. Там живут необыкновенно гостеприимные люди… они удивительно музыкальны. Да, да! Простые люди, собравшись за столом, поют на четыре голоса!
Надя, желая поддержать разговор, улучив момент, вставила:
— Товарищ Сталин тоже из Грузии.
Дина Васильевна резко откинулась на спинку стула:
— О музыкальных способностях Сталина я не знаю, не слышала, зато о других его талантах наслышана предостаточно — сверх меры.
Надя с изумлением посмотрела на посеревшее лицо Дины Васильевны, не вполне понимая, шутит ли она. Но, уже овладев собой, она продолжала в прежнем тоне:
— И знаешь, детка, певец, только певец, без актерского таланта, не будет понят народом. Да, я не ошиблась, именно народом, ибо задача его — просвещать людей, а не в салонах выводить бельканто для избранных. В молодости своей я много слушала Шаляпина, и всегда он поражал меня вот этим сочетанием певца и актера: два гения в одном. Отсюда его несравненный успех. Особенно он изумлял в «Русалке»: таких «Мельников» земля наша не скоро народит. А жаль!
Потом, как бы спохватившись, гневно заставляла повторять Надю по много раз одну и ту же фразу и переставала сердиться только после того, как добивалась от нее нужного звучания.
Удивительная женщина была Дина Васильевна: то вдруг грозная и гневная, надменная до высокомерия, то проста, добра, отзывчива, способна прослезиться от чужих невзгод, отдать последнее. Веселая и остроумная, а подчас строгая до придирчивости. И весь внешний облик ее такой же изменчивый.
