Мария Юрьевна тоже вздохнула.
— Это, конечно, так. Теоретически. А на практике — женщинам приходится и вести за собой, и командовать, и решать за себя и за других. Ладно, Кира, что-нибудь придумаем.
Мария Юрьевна пока ещё ничего не придумала. Председателем считается Кира Сухиничева, а ребята слушаются Катю Звездочётову. Значит, дело не в том, что командовать должен мальчик. А в чём?
Кира думает об этом, сидя одна в пустом дворе. Белеют и покачиваются бумажные треугольники — пакеты из-под молока. Днём воробьи залетают в эти пакеты и клюют крошки, верещат и отталкивают друг друга. Сейчас воробьёв нет, они, наверное, рано засыпают. Кормушки качаются и тихо шуршат на ветру.
— Ав! — Чья-то рука хватает Киру за воротник.
Она вскрикивает от испуга, вылетает из беседки. Серёжа смеётся во всё горло:
— Во напугал! Ты прямо обалдела! Правда?
— Ничего подобного. Это от неожиданности. Глупо подкрадываться и гавкать, Серый.
— Ничего глупого. Это была шутка. А ты что здесь торчишь?
— Гуляю, а не торчу.
Почему ей всегда хочется воспитывать этого Серого? Она разговаривает с ним каким-то педагогическим голосом.
— На свежем воздухе гуляю. Каникулы каникулами, а режим режимом, Серый. А ты, наверное, весь день дома торчал?
— Не, мы на горке бесились. А ты чего не приходила беситься?
— Не знала. Я, Серый, рисовала. Мне новые краски подарил папа. Представляешь? Гуашь. — Она забыла свой поучающий тон. Вспомнила про гуашь, и стало хорошо на душе. — Ультрамарин, окись хрома и жёлтый пигмент. И ещё кобальт синий.
— А что такое кобальт этот?
Слово красивое, Серый слышит его в первый раз.
— Кобальт — это синяя краска, только она не совсем синяя, а голубая. И не совсем голубая, а матовая.
— А ну тебя! — вдруг рассердился Серёжа. — Голубая — не голубая. А голубая — так и скажи по- человечески. Кобальт какой-то выдумают, голову людям морочат.
— Серый! — заорали откуда-то из темноты. — Иди шайбу кидать!
— Иду! — крикнул он и помчался, забыв о Кире и о кобальте.
Стало холоднее, Кира пошла домой.
Дома было тепло, но она не развеселилась.
На следующее утро она села рисовать.
Коричневый чубчик. Краска называется марс коричневый, вот этим марсом — чубчик. Щёки румяные. На подбородке ямка. Рот улыбается. Про таких вот и говорят: рот до ушей, хоть завязочки пришей. Этот рот не до ушей — просто большой и весёлый. А в конце Кира берёт баночку с кобальтом и рисует глаза. Самое трудное — рисовать портрет, это знают все художники. А в портрете самое трудное — глаза. Это всем понятно. Кира касается кисточкой бумаги — кобальт синий раз и два. Глаза. Синие? Нет, скорее, голубые. Но и не голубые, а немного светлее синих и ярче голубых. Кобальтовые, вот какие.
Кира склоняет голову набок, долго смотрит на портрет. Похож? Нет, кажется, не похож. Но что-то есть, что-то всё-таки есть. Она берёт ручку и подписывает внизу: «Портрет друга».
У неё, как у многих в её продлёнке, нет друзей. Но в искусстве можно изображать не только действительность, а и мечту. Портрет друга смотрит на Киру Сухиничеву своими кобальтовыми глазами.
Вечером в Доме пионеров Юрий Борисович говорит:
— У нас будет выставка рисунков. Приносите свои работы, только новые. То, что вы нарисовали за каникулы.
И вот в вестибюле Дома пионеров открылась выставка.
Цветы, пропитанные росой. Подъёмные краны в порту, они похожи на больших жирафов, шагают друг за другом, как будто уходят в море. А вот каток — кружатся белые, красные, синие фигурки. И Кире кажется, что она слышит музыку — это нарисовала Галя, самая маленькая девочка в их рисовальном кружке.
Портрет друга висел в середине, розовые щёки, коричневый чубчик и яркие, кобальтовые глаза. Юрий Борисович сказал вчера Кире:
— В этом что-то есть. С натуры рисовала?
— По памяти, — Кира покраснела. Не обязательно даже Юрию Борисовичу знать всё. — По памяти, Юрий Борисович. — И побежала помогать мальчишкам развешивать рисунки.
Она нарисовала его, потому что ей так хотелось. Он никогда не узнает об этом. Не придёт же он на эту выставку рисунков. Ему это совсем неинтересно…
Девочки из акробатической секции рассматривали рисунки.
— Какие цветы! — сказала беленькая.
— Сирень, — сказала чёрненькая, стриженная под мальчика.
— Не сирень, а гиацинты, — фыркнула беленькая. — А это портрет друга. Кира Сухиничева.
— Хорошенький друг, — сказала беленькая.
— Глаза голубые, — пропела чёрненькая.
Кира стояла рядом, но они не знали, что она и есть Кира Сухиничева. Она стояла как будто просто так.
— Тебе что больше всего нравится? — спросила чёрненькая.
— Каток, — ответила беленькая. — Цветы. И портрет друга.
Кира вспыхнула. Как важно художнику, чтобы его признали, оценили. Людям нравится её работа — значит, они поняли Киру. Не только ей одной кажется прекрасным это лицо — ямка на подбородке, коричневый чубчик, глаза цвета весеннего неба. Кобальт синий.
— Сухиничева! Куда ни придёшь, везде Сухиничева.
Серёжка!
Он стоял перед Кирой в своей серой курточке и стареньких джинсах. Стройный мальчик. Румяный, наверное, опять играл в хоккей. Он весело и удивлённо смотрел на неё своими яркими глазами цвета синего кобальта.
Какой ужас! Сейчас он увидит портрет! Он обо всём догадается! Кира заметалась. Она старалась прикрыть портрет спиной, но он висел слишком высоко. Она вертелась, красная, не знала, что делать. Ну зачем Серый пришёл в Дом пионеров? Никогда ведь не ходил.
— Серый, ты зачем пришёл? А у нас выставка. Ничего интересного, просто учебные работы, Серый. Ты чего пришёл-то?
— В гимнастику записываться пришёл. — Он отодвинул её от стены и стал смотреть рисунки.
— Серый, вот смотри. Одна девочка цветы нарисовала. Видишь, как красиво? Цветы, пропитанные росой.
— «Цветы, пропитанные росой, — прочитал он, — Галя Кирюшкина, третий класс». Молодец Кирюшкина. Я в цветах не очень понимаю. А это ты, что ли, нарисовала?
Он стоял прямо перед своим портретом. Он долго смотрел на портрет, потом долго смотрел на Киру. Она готова была провалиться сквозь пол. Ну что за кошмар — именно в тот день, когда открылась эта выставка, именно он, Серый, приходит записываться в эту несчастную гимнастику. И тут висит именно этот портрет. Ну что — нельзя было разве коров предложить на выставку? Или подсолнух? Нет, угораздило притащить этот несчастный портрет. Что теперь подумает Серый? Как объяснить ему, что это просто так, мечта и фантазия? Она нарисовала Серого совсем не потому, что влюбилась в него. Пусть не думает. Ну как объяснить ему?
Она мнётся и топчется.
— Серый, это, понимаешь, условность. Ну, портрет друга, это значит — такая мысль просто.
— Понял, — буркнул он и пошёл наверх по лестнице.
