«Сознание… ? это возможность большего сознания», говорил Мамардашвили, один из лучших знатоков философии нового времени, исследовавший Декарта, Лейбница, Канта9. Гердер, Шеллинг и Гегель, все мыслили дух, как взбирающийся по ступенькам, пре? одолевающий, пред-шествующую ступень. Только находясь на берегу, можно ловить рыбу, говорит Гегель, «только выучив чужой язык, узнаешь свой» ? говорит Гете. Мотив выхода наружу и самонаблюдения вообще центральный для Гегеля, а значит и для всей философии Нового времени, которая нашла в Гегеле кульминацию.
Абсолютная идея, как известно, выходит из состояния в-себе-бытия, отчуждает себя в природу, в свое не-у-себя-бытие, природа через случайности все же набредает на путь эволюции, а в лице человека Абсолютная идея приходит к себе, но пока потенциально. История и есть путь возвращения идеи в себя вместе с преображенной (одухотворенной) природой. Спрашивается, зачем Абсолютная идея, Бог совершал такой путь от себя к себе же? Для самопознания, так как знать себя самого изнутри себя нельзя, знание возможно только при взгляде со стороны! Сила мышления в том и состоит, что согласно Гегелю, оно всегда приходит последним («пост-») и следовательно, видит все со стороны, узнает все. «Философия всегда приходит слишком поздно. В качестве мысли о мире она появляется лишь после того, как действительность закончила процесс своего формирования и достигла своего завершения. То, чему нас учит понятие, необходимо показывает и история, ? что лишь в пору зрелости действительности идеальное выступает наряду с реальным и строит для себя в образе интеллектуального царства тот же мир, но постигнутый в своей субстанции. Когда философия начинает рисовать своей серой краской по серому, тогда некая форма жизни стала серой. Но серым по серому ее омолодить нельзя, можно только понять: сова Минервы начинает свой полет лишь с наступлением сумерек».10
Абсолютная идея сделала круг, и что дальше? Почему растение, дорастая до цветка, не останавливается, а продолжает расти дальше и то, что раньше питало и способствовало росту, теперь работает против него, та же сила роста, ведет его к увяданию и гибели, растение не говорит «остановись мгновение» в лучшую пору своего развития. Следовательно, сущее растет движимое не целевой причиной, а причиной движущей. Все совершается не зачем, а почему. Когда у автомобиля есть бензин, но нет тормозов, водитель едет и едет от цели к цели, придумывая себе новые и новые цели, или просто выпрыгивает из него и бросает на произвол. Этот вечный двигатель, эту сущность всего сущего Ницше называет волей-к-власти. А воля-к-власти только и означает: «желать стать сильнее, желать расти!»11Заметим, что, объявив волю единственной реальностью, Ницше разоблачает как фикции не только цели, но и истины. Прежние истины ? это иллюзии, без которых не может жить слабый человек, фикции, которые помогают выносить этот мир и которые создают ему иллюзию множества возможностей: одни вдохновляют на большее, другие заставляют ужаснуться самого себя или какой–то опасности. Объективной же истины нет. Ницше пишет: «чем больше чувств говорит нам о какой- либо вещи, чем больше глаз, разных глаз мы умеем направить на эту же вещь, тем полнее станет наше «понятие» этой вещи..»12
Сверхчеловек ? универсальный танцор, меняющий маски в интересах роста воли-к-власти. Сверхчеловек впитал в себя множество способов действия (этому еще в своей этике учил Спиноза, отчего такие разные спинозисты как Ж. Делез и Э. Ильенков видели в Спинозе предтечу Гегеля и Ницше) и, чем больше способов действия у него есть в его variety pool (Луман), в его хабитусе (Бурдье), в его «коробке с инструментами» (Фуко), тем более он свободен.
Можно привести несколько свидетельств укореннености мышления М. Эпштейна в вышеописанной традиции. Как человек впитавший в себя две культуры, российско-советсткую и американскую, он не может не превозносить преимущества этого положения: «Вступить на границу двух культур ? это как от монозвука перейти к стерео: видеть одну культуру глазами другой и видеть все вещи двумя глазами»13Дальше идет практически цитата из Гете: «Когда студенты спрашивают, зачем нужно изучать иностранные языки, я отвечаю: хотя бы для того, чтобы знать английский. Зачем знать русскую литературу? Чтобы понимать американскую. Потому что без знания чужого нет знания своего, нет чувства границы, нет способности посмотреть на себя со стороны»14
Эпштейн несколько раз цитирует Бахтина с его теорией «вненаходимости» и Мамардашвили с его фразой о сознании, которое значит «возможность большего сознания» (в чем узнается ницшевское «власть ? это больше власти»), но так же и фразу воспевающую трансцендентализм: «Мамардашвили отстаивает право человека на независимость от своей собственной культуры, «право на шаг, трансцендирующий окружающую, родную, свою собственную культуру и среду как первичный метафизический акт»15.
Эпштейн разбирает знаменитый и знаковый для новейшей философии спор между «плюралистом» Лиотаром и «глобалистом» Хабермасом и предлагает категорию универсальности, которая не тождественна «всеобщему» и не может обвиняться в тоталитарных притязаниях. Напротив, универсальное стало первой жертвой «классовых подходов» и терроризма, который усвоил риторику «прав и свобод каждой культуры на самовыражение». Вот один из смачных афоризмов, которыми полна книга Эпштейна: «Если культура каннибала ничем не уступает культуре либерала, то либерал должен быть готов отдать себя на съедение»16. Необходим критерий различия культур, и, если «в положительной оценке многообразия универсализм заодно с плюрализмом, только признание этого многообразия не ведет к отказу от оценки, а становится критерием самой оценки»17Культура тем выше, чем она универсальнее, а тем универсальнее будет культура, чем больше обновлений и революций, смен стилей и влияний она пережила в течение истории, и чем большим количеством культур она контаминирована в пространственно-географическом плане, одним словом, говоря, гегелевским языком, чем больше в ней «снято», чем больше у нее внутри разных «мета-», «транс-» и «пост-». «Универсальный ключ, это ключ который подходит ко многим замкам. «Универсальный клей» ? это клей, которым можно склеить самые разные материалы… Универсальный ум, хотя и принадлежит одному человеку, вмещает потенциально свойства многих умов…»18(так и вспоминается ницшевское: «чем больше глаз…тем полнее понятие»).
Ну, и конечно, от этого всего недалеко и до универсального сверхчеловека, который зовется «всечеловеком»: «Напомню, что «всечеловек» ? слово веденное Достоевским и употребленное им лишь однажды в речи о Пушкине, ? означало человека, который полно объемлет и совмещает в себе свойства разных людей (включая представителей разных наций, культур, психологических типов)».19Пушкин, «наше все» по слову А. Григорьева, действительно был прообразом того типа, который Ницше мыслил под именем «сверхчеловека». Его напрасно представляют в виде Шварценеггера в фашистской форме. Сверхчеловеку у Ницше соответствует Дионис, бог вина и веселья, а в музыке не Вагнер, а Бизе. У Эпштейна есть свой герой ? Протей, бог морей, способный принимать облик разных сущих и превращаться в кого угодно (кстати, собственный облик Протея ? сморщенный старик, не напоминает ли Гегеля?). Возможно, что в будущем с помощью генной инженерии и цифровых технологий, каждой личности в нашей голове мы сможем давать по телу, а сами станем бестелесны и надтелесны «как ангелы». «Дионис-бык умеет смеяться, играть, танцевать… Дионис ? художник-творец, достигающий способности к превращениям и метаморфозам, в которых он становится самим собой… он в такой степени наделен способностью к имитации и обману, что осуществляет ее не формой, а трансформацией» ? пишет Ж. Дилез об «идеале» Ницше.20В предыдущей книге М. Эпштейна «Философия возможного: модальности в мышлении и культуре» специальная глава была посвящена «персонажному мышлению» писателей, актеров, философов. Ницше не совпадает с Заратустрой, а Кьеркегор с Иоганом Климакусом, Платон с Сократом, так же как актер Тихонов со Штирлицем, а Достоевский с Иваном Карамазовым (хотя наша «интеллигенция» упорно приписывает фразу о «слезинке ребенка» Достоевскому). Критиковать Ницше или Соловьева за «его взгляды» все равно, что звать милицию в театре при виде удушения Дездемоны. Короче, «автор умер» ? истина, с которой начинал постструктурализм. Правда, постструктурализм отказывал автору в авторстве на том основании, что текст ? есть набор отсылок, цитат, следов и предвосхищений, то есть часть традиции, а автор только «медиум», Эпштейн же предлагает воздавать автору авторово, так как именно тот или иной автор впервые подарили ту или иную возможность мысли: «Поскольку автор… не просто мыслит, а
