Почему-то мелькнула мысль о пауке. Скотта смущало то, что с самого утра он не видел знаков его присутствия, тогда как обычно мерзкая тварь день и ночь крутилась где-то рядом, не оставляя его надолго.
«Может, он сдох?»
Чувство ликования пронзило его: может, паук каким-то образом был убит.
В ту же секунду восторг прошел. Скотт не мог поверить в то, что эта тварь мертва. Паук был бессмертен. Это был больше, чем просто паук: это был неизведанный страх мира, превратившийся в извивающийся, с ядовитыми челюстями кошмар; это ужасное, черное, как ночь, создание вселяло в Скотта неуверенность, беспокойство, страх.
Прежде чем продолжить восхождение, надо было позаботиться о булавке.
Ему не нравилось, как она разгибалась под его весом. А что, если она, совсем разогнувшись, соскочит?
– Этого не будет, – сказал себе Скотт и, засунув острие крюка в щель между подлокотником и ножкой, загнул его:
– Вот так.
Забросив крюк и зацепив его за крокетные воротца, Скотт подергал нитку, испытывая прочность крепления. Потом, раскачиваясь на нитке, полез вверх.
Через две минуты он уже прижимался к гладкой металлической поверхности воротец.
Понадобилось много времени, чтобы проползти по их холодной, изогнутой перекладине. Тяжело было от того веса, который он вынужден был тащить на себе: нитку, крюк и копье. А перебросить их было нельзя – слишком большое расстояние.
Снова и снова Скотт съезжал под тонкую перекладину и висел вниз головой. Его сердце бешено стучало. И каждый раз он все с большим трудом поднимался, заползая на перекладину. Наконец, уже у самого ее окончания, съехав в очередной раз, он уже не стал подниматься, а пополз, так и вися вниз головой, отчаянно подталкивая тело руками и ногами. Нитка болталась в разные стороны.
Когда он добрался до полки верхнего кресла, мышцы уже начинало сводить от усталости. Скотт заполз, тяжело дыша, на полку и лег, уперевшись головой в дерево, шершавая поверхность которого раздражала и без того израненный лоб. Но у него не было сил пошевелиться. Ноги свисали над семисотфутовой пропастью.
Через двадцать минут он почти затащил себя наверх и взглянул через край. Под ним простирался мир погреба. Далеко внизу красный шланг опять показался неподвижно спящей, разинувшей пасть змеей, подушечка – усыпанной цветами лужайкой. Скотт увидел напоминавшую колодец дырку в полу, куда как-то поначалу чуть не свалился, а позднее чуть не прыгнул, услышав журчанье воды. Теперь дырка казалась лишь маленькой черной точкой. Крышка коробки, под которой он спал, напоминала размытый серый квадрат.
Скотт на четвереньках добрался до толстой ножки кресла и, прислонившись к ней, снял с себя крюк, нитку и копье. Вытащив из-за пазухи губку и последний кусочек печенья, начал жадно пить и есть. Ноги расслабленно вытянулись. Воды в губке оставалось немного, но это Скотта не волновало.
Он скоро будет наверху. И если без происшествий доберется до хлеба, то легко спустится вниз. Если же нет – то ему не нужны будут ни вода, ни еда.
Подошвы сандалий коснулись верхнего края скалы. Подергав за нитку, Скотт освободил крюк и, когда тот, кувыркаясь, стал падать вниз, удержал его и рывками втащил наверх. И тут же бросился за стеклянное основание огромной, похожей на колокол электрической пробки. Обежав его, замер, тяжело дыша, вглядываясь через край в широко раскинувшуюся сумеречную пустыню.
В бледных лучах света, пробивавшихся через пыльное окно, он видел огромные трубы и вьющиеся над головой провода, подвешенные к балкам; громадные щепки, камни и картонки, разбросанные по пескам; слева – высящиеся громады склянок и жестянок из-под краски; прямо перед собой – убегающие вдаль, насколько хватало глаз, цепи барханов.
В двухстах ярдах от него лежал ломоть хлеба.
Облизнув губы, Скотт бросился было бежать по песку, но, резко отпрянув назад, стал озираться. «Где же гадина?» Он начинал уже нервничать от неопределенности.
Тишина, безмолвие. Лучи света, падая под углом, напоминали светящийся столб, который кто-то прислонил к окну и казавшийся живым от постоянного движения пылинок. Громадные щепки, камни, бетонные балки, провода и трубы, жестянки из-под краски, склянки, барханы – все замерло, будто в ожидании.
Скотт вздрогнул и перекинул копье на грудь. Он почувствовал себя уверенно, держа в руках упиравшуюся головкой в цемент булавку-копье с острым, как бритва, концом, дрожавшим чуть выше его головы.
– Ну, – пробормотал Скотт, сглотнул пересохшим от волнения горлом и пошел через пески.
Крюк волочился по песку, и он бросил его. «Он мне не пригодится, – подумал Скотт, – оставлю его здесь». Но, пройдя несколько шагов, остановился. «Все-таки не хочется его оставлять. Ничего, конечно, с ним не случится, и все же – вдруг пригодится? Без него, как без рук».
Осторожно, оглядываясь через плечо, Скотт пошел назад и, подойдя к крюку, суетливо наклонился и поднял его. Если паук бросится сзади, он быстро бросит крюк и схватит обеими руками копье.
– Не дергайся, еще ничего не случилось.
Скотт снова двинулся через пески. Шел медленно и осторожно, беспокойно озираясь по сторонам. Он ничего не мог поделать с ней, с этой ниткой, – наоборот, это она делала все: шурша по песку, зарываясь в песок, она мешала ему и напоминала своим шорохом о па…
Скотт остановился и испуганно обернулся.
– Никого, хватит дергаться, – приказал он себе и неторопливо осмотрелся. Сердце медленно, как молот,
