По коридору в сторону гостиной плыло сияющее голубое облако!
Сердце у меня остановилось. За облаком следовал Сол, похожий в этот миг на лунатика, какими их обычно изображают — руки вытянуты вперед, в глазах, устремленных в одну точку, пылает отраженный голубой свет.
Я попытался его окликнуть, но голос мне отказал. Попытался сбежать с лестницы, чтобы вырвать брата из пут кошмарного наваждения, но путь мне преградила стена глубокого мрака, не дававшая ни пройти, ни вздохнуть. Как ни бился я в нее, все было бесполезно. Ужасающая неведомая сила стократ превосходила мои собственные.
А потом меня окатило волной такого мерзкого, едкого запаха, что закружилась голова. Запершило в горле, скрутило желудок. Мрак сделался еще непрогляднее. Он облепил меня подобно жгучей черной грязи и сдавил, окончательно лишив возможности сопротивляться и дышать. Я чувствовал себя горящим заживо и только трясся, всхлипывая, беспомощный как дитя.
И вдруг все кончилось. Мрак рассеялся, я остался стоять у лестницы, мокрый от пота, обессилевший от бесполезной борьбы. Попытался сдвинуться с места, но не смог, вспомнил было о брате, но тут же и забыл. Повернулся к своей комнате, но едва сделал шаг, как ноги подкосились, и я упал. Вздрогнул, ощутив под собой холод пола, и потерял сознание.
Очнулся я в том же коридоре, по-прежнему лежа на полу.
Кое-как приподнялся, сел. Меня колотил озноб, перед глазами все плыло, грудь словно сдавливали тиски. Но я заставил себя встать и побрел, шатаясь, в спальню Сола. В горле мучительно першило, я с трудом сдерживал кашель.
Брат спал, и вид у него был измученный. Хотя, возможно, лицо казалось осунувшимся из-за отросшей темной щетины, поскольку он так и не побрился. Дышал он с трудом, во сне постанывал.
Я тронул его за плечо, но он не шелохнулся. Тогда я позвал его и вздрогнул, услышав собственный голос — слабый и хриплый. Позвал еще раз. Брат недовольно заворчал, открыл один глаз и посмотрел на меня.
— Мне плохо, Сол,— сказал я.— Очень плохо.
Он повернулся ко мне спиной. Я всхлипнул:
— Сол!
И вдруг он резко вскинулся, сжал кулаки. И закричал:
— Убирайся! Оставь меня в покое, не то убью!
Ошеломленный этой внезапной яростью, я отшатнулся. Попятился и встал посреди комнаты, не в силах вымолвить ни слова, глядя в оцепенении, как он неистово мечется в кровати. И слыша, как он с тоской бормочет себе под нос:
— Почему, почему день тянется так долго?..
Тут на меня накатил сильнейший приступ кашля, от которого заломило в груди, и я медленно, согнувшись, как старик, поплелся к себе. Добрел до постели, рухнул на подушки, укрылся одеялом. И затих, чувствуя себя покинутым и беспомощным.
Так, то засыпая, то просыпаясь от острой боли в груди, я пролежал весь день. Сил встать, чтобы поесть или хотя бы попить, не было. Я мог только лежать и плакать. Мысль о жестокости Сола терзала меня не меньше, чем физические страдания. А боль была такова, что во время приступов кашля я рыдал, как ребенок, молотя по кровати кулаками.
И даже тогда я плакал не только от боли. Меня больше не любил мой единственный брат.
Ночь, казалось, наступила скорее, чем когда бы то ни было прежде. Лежа в темноте, в одиночестве, я помолился про себя о том, чтобы с братом не случилось беды.
Потом на какое-то время заснул. И, проснувшись, увидел свет под дверью и услышал пронзительный гул. В тот момент я неожиданно понял, что Сол любит меня по-прежнему. Но его любовь извратил проклятый дом.
Я понял также, что должен сделать. И отчаяние мое сменилось необыкновенной отвагой.
С трудом поднявшись на ноги, я подождал, пока не утихло головокружение и не рассеялся туман перед глазами. Потом надел халат, обулся и вышел из спальни.
Не знаю, как мне это удалось. Стена мрака отступила, должно быть, под напором моей безудержной смелости. Пока я спускался по лестнице, гул и толчки, сотрясавшие дом, как будто сделались слабее. Голубой свет, сиявший внизу, внезапно погас, что-то яростно прогрохотало и смолкло.
Когда я вошел в гостиную, там все выглядело как обычно. На камине горела свеча. Но мое внимание сразу приковал к себе Сол.
Он стоял посреди комнаты, полуголый, в такой позе, словно вел кого-то в танце, и смотрел не отрываясь на портрет.
Я окликнул его. Он заморгал, медленно повернул голову в мою сторону. Но меня, похоже, не увидел, потому что, обведя взглядом комнату, вдруг отчаянно закричал:
— Вернись! Вернись!
Я опять его окликнул, и тогда он перестал озираться и уставился на меня. При свете свечи его лицо казалось перекошенным и страшным. Лицом безумца. Сол заскрипел зубами и шагнул ко мне.
— Убью,— прошипел он.— Убью.
Я попятился.
— Ты сошел с ума, Сол. Не...
Больше я ничего не успел сказать. Он бросился на меня, норовя вцепиться в горло. Я метнулся было в сторону, но он поймал меня за рукав и подтащил к себе.
Напрасно, пока мы боролись, я просил его отринуть наваждение и опомниться — он лишь скрежетал в ответ зубами.
Так же напрасно я пытался оторвать его руки от своего горла. Меня душил не он. Я всегда был сильнее брата, но сейчас его хватка казалась стальной. Я начал задыхаться, перед глазами все поплыло. Потерял равновесие, мы оба упали. Он сдавил мне горло еще крепче, и тут моя рука наткнулась на что-то твердое и холодное, лежавшее на ковре.
Поднос, который я уронил прошлым вечером. Я схватил его и, понимая, что брат мой не в себе и действительно собирается меня убить, ударил Сола по голове со всей силой, какая еще оставалась.
Поднос был металлический, тяжелый. Сол разом обмяк, выпустил меня, повалился на пол. Кое-как отдышавшись, я сел и посмотрел на него.
Краем подноса я рассек ему лоб. Рана сильно кровоточила.
— Сол! — испуганно вскрикнул я.
Вскочил на ноги, побежал к входной двери, распахнул ее. Увидел какого-то прохожего и закричал ему с крыльца:
— Помогите! Вызовите врача!
Прохожий отшатнулся, посмотрел в мою сторону с испугом.
— Пожалуйста! — взмолился я.— Мой брат упал, ударился головой. Ради бога, вызовите врача!
Некоторое время он глазел на меня, открыв рот, потом бегом двинулся дальше. Я снова его окликнул, но он не остановился. Похоже было, что просьбу он не исполнит.
Вернувшись в дом, я увидел в зеркале свое белое лицо и только тут понял, что, должно быть, напугал прохожего до смерти. Силы, невесть откуда взявшиеся, меня покинули, я снова ощутил слабость, и боль в горле, и дурноту. Ноги не слушались, и до гостиной я едва добрел.
Попытался переложить брата с пола на кушетку, но в тот миг он был слишком тяжел для меня, и я опустился с ним рядом на колени. Прильнул к нему, погладил по голове и тихо заплакал.
Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем дом опять начали сотрясать толчки, словно его невидимые обитатели решили показать мне, что никуда не делись.
Я находился в полузабытьи, был неподвижен как мертвец. Стук сердца в моей груди казался мне стуком маятника, безжизненным, монотонным. В одном ритме с ним и так же глухо тикали часы на камине и пульсировал гул, сопровождавший толчки; все эти звуки сливались в один, обволакивающий, который становился частью меня, становился мной самим. Мне чудилось, что я все глубже погружаюсь в неведомую бездну, скольжу беспомощным утопленником ко дну.
Потом послышались шаги, шелест юбок. Донесся откуда-то издалека женский смех.
