От смущения Суит покраснел как рак. Он ткнул дымящуюся сигару в недоеденный блин и сказал, вставая из-за стола:
— Пожалуй, нам лучше разойтись и начать собираться.
Дигби и Бэттерсби тоже поднялись наверх укладывать свои вещи. За столом остались только Коэн и Ламберт. После некоторого молчания Коэн спросил:
— Вы не верите в эту войну?
— Что значит «верите»? Ты говоришь о ней, будто это еще не война, а только слух какой-то о ней.
— Я часто размышлял о бомбардировках, — сознался Коэн.
— Я так и думал, — заметил Ламберт. — От этих размышлений можно помешаться.
На службе Ламберт обычно говорил только о технике и, как большинство старослужащих, лишь улыбался и никогда не вступал в дискуссии по политическим или религиозным вопросам. Сегодняшний день был исключением.
— Значит, вы говорите, — продолжал юный Коэн, — что вам не нравится бомбить города?
— Да, я говорил именно об этом, — ответил Ламберт.
Молодой штурман настолько опешил, что не нашел слов для продолжения разговора. Допив кофе, Ламберт заметил:
— Хороший кофе.
Коэн поспешно схватил кофейник, чтобы наполнить чашку Ламберта и продемонстрировать тем самым восхищение и уважение к своему командиру.
— Отсутствие порядка выводит людей из душевного равновесия, — неожиданно произнес кто-то позади Ламберта. Старший Коэн вошел в столовую никем не замеченный и не услышанный. Это был высокий красивый мужчина, старательно выговаривающий английские слова. — Мне довелось видеть людей, которые настолько любили порядок, что копали для себя могилы стройными рядами, а потом так же стройно, гордо и четко поворачивались лицом к расстреливавшим их солдатам.
Как раз в этот момент снаружи донесся какой-то шум: по лестнице со второго этажа, спотыкаясь и ворча, спускался со своим чемоданом Дигби. Ламберт и молодой Коэн поднялись и направились в вестибюль. Мистер Коэн последовал за ними, стараясь оказаться между Ламбертом и сыном.
Когда юноша поднялся наверх, мистер Коэн тихо проговорил:
— Все отцы чем больше стареют, тем больше глупеют, Ламберт. Присмотрите за Симоном, хорошо?
Несколько секунд Ламберт молчал. В этот момент вниз спустился Суит и, дружески взяв старшего Коэна за руку, весело сказал:
— Ни о чем не беспокойтесь, сэр. Все будет хорошо.
Однако Коэн по-прежнему с мольбой смотрел на Ламберта, и тот наконец произнес:
— Но ведь в мои обязанности не входит смотреть за вашим сыном. — Ламберт сознавал, что все его слышат, но голоса не понизил. — В этом просто нет никакой необходимости. В экипаже каждый из нас зависит друг от друга. И любой может поставить самолет под угрозу. Ваш сын — самый искусный штурман из всех, с кем мне пришлось летать, может быть, даже лучший во всей эскадрилье. Он мозг самолета. Он смотрит за нами, а не мы за ним.
Наступило молчание. После минутной паузы мистер Коэн сказал:
— Конечно, он обязан быть искусным и умным: его образование обошлось мне очень дорого. И все же, присмотрите за моим сыном, мистер Ламберт, прошу вас.
— Хорошо, я обещаю.
Ламберт кивнул отцу Коэна и поспешил наверх, проклиная себя за то, что все-таки произнес эти слова. Навстречу ему с большим чемоданом спускался по лестнице молодой Коэн.
Когда отец и сын оказались внизу у лестницы одни, мистер Коэн не удержался и сказал:
— Слышишь? Твой командир Ламберт говорит, что ты лучше всех.
Неожиданно около них словно из-под земли появилась миссис Коэн и заботливо сняла с рукава сына маленькую ниточку:
— Я заметила, что мистер Суит носит золотые запонки. А почему ты не взял свои? Ведь это очень красиво!
— Но не в сержантской же столовой их носить, мама.
— А сколько капитану Ламберту лет? — спросила миссис Коэн.
— Двадцать шесть или двадцать семь. Он не капитан, мама, он старший сержант авиации. На один ранг выше меня. Мы называем его капитаном потому, что он командир нашего экипажа.
Миссис Коэн закивала головой в знак того, что она пытается все понять и запомнить.
— Он выглядит гораздо старше, — сказала она. Ему можно дать все сорок.
— А ты что же, хочешь, чтобы твой сын летал с мальчишкой? — спросил мистер Коэн.
— Этот капитан Суит мог бы помочь тебе стать офицером, Симон.
— Но, мама, тогда бы мне пришлось перейти в другой экипаж. Начальство не любит, когда офицеры летают на самолете, которым командует сержант. И Ламберт будет чувствовать себя стесненно, если я сяду позади него, сверкая офицерскими знаками различия. К тому же мы будем тогда и питаться в разных столовых' я — в офицерской, а он-в сержантской.
— Целая речь! — насмешливо сказал мистер Коэн. — Но если мистер Ламберт такой уж хороший парень, то почему же он не офицер? Ты говорил, что у него больше опыта, больше наград и что он выполняет такую же работу, как и твой друг мистер Суит?..
— Сразу видно, папа, что английский язык ты теперь знаешь. Ламберт не кончал дорогостоящей частной школы, а англичане считают, что командовать военными могут только джентльмены.
— И с такими убеждениями они ведут эту войну?
— Да, с такими. И тем не менее Ламберт — самый хороший, самый опытный летчик во всей эскадрилье.
— Если б ты стал офицером, то… — начал было мистер Коэн, но сын перебил его:
— Я предпочитаю летать с Ламбертом, — сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно вежливее.
— Не сердись, Симон, — вмешалась мать. — Мы ведь не говорим о том, чтобы ты перестал летать.
— Дело не в этом, мама. Мне вовсе не нравится служить в военно-воздушных силах. Летать опасно и ужасно неприятно, и многие из тех, с кем я служу, довольно скверные люди. Теоретически, по крайней мере, я знаю свои обязанности и могу их выполнять, так что обо мне не беспокойтесь. Вам обоим надо наконец понять, что теперь я самостоятельный человек. Я буду жить и действовать так, как считаю нужным: без золотых запонок в манжетах, без ваших просьб о благосклонности ко мне начальства и даже без карманных денег. И самое главное — не присылайте, пожалуйста, больше никаких посылок.
Миссис Коэн согласно закивала головой:
— Я понимаю, понимаю, Симон, я всегда во всем перебарщиваю. Я поставила тебя в неловкое положение перед твоим командиром, да?
— Нет-нет, мама, все в порядке. Мы очень хорошо провели уик-энд, и кормила ты нас просто по- королевски.
— Счастливого пути, Кози, — сказал отец.
— Они зовут меня Кошер.
— Ну и что же? Я не вижу в этом ничего плохого, — заметил Коэн-старший. Кошер улыбнулся, но ничего но сказал. Мистер Коэн кивнул головой и похлопал сына по плечу. Он считал, что за эти дни сблизился с сыном больше, чем когда-либо.
Часы в столовой пробили девять.
— Я должен идти. Они ждут меня, — сказал Кошер. Луна сегодня, кажется, светит слишком ярко, и тем не менее вполне возможно, что мы ночью полетим.
— Позвони мне утром, Симон, — сказала ему на прощание мать.
Из подземного командного пункта, который его обитатели называли норой, судить о состоянии
