расстояния было невозможно. Женщины между собой переговаривались тихо и вообще вели себя довольно сдержанно. Они были грязны, волосы сбиты и давно не стрижены, одежды у кого какие: были тут и «азаматовские» комбезы, правда, без половины защитных пластин, и «монгольские» серебристые кольчуги, и черные формы «варягов», ну а в основном простые лохмотья, помесь всех форм, которые только носили в Атри.
Наконец одна из тех женщин, что разделывали тушу оленя, направилась с кадушкой к бочагу, в зарослях за которым прятался, разлегшись на сухой земле, Кудесник. Она прошла уже половину расстояния, когда ее кто-то окликнул, и она, обернувшись, выкрикнула: «Да подождите вы, зае***ли уже!»
«Один-один, – подумал Кудесник. – Едят радмясо, пьют болотную воду, но не утратили способности пользоваться обычным русским языком. И что прикажешь думать? – спросил он сам себя. – Можно им доверять?»
На вид ей было лет пятьдесят. Обвисшая кожа на потемневшем, отнюдь не от загара, морщинистом лице, седые, неубранные волосы, развевающиеся на ветру, узкие губы шевеляться, будто она произносит проклятия. К тому же недобрый взгляд из-под косматых бровей не сулил ничего хорошего. Старуха подошла к бочагу, встала на колени, согнала рукой плавающие белые лепестки цветка и зачерпнула кадушкой воду. Бродягу, чья голова торчала из зарослей с другой стороны бочага, она увидела почти сразу же, как только поставила кадушку на землю и наклонилась, чтобы умыться.
– Ты что тут делаешь? – спросила она, стоя на четвереньках и вглядываясь в перепачканное грязью лицо Звягинцева. Странно, но на ее лице не было признаков удивления или испуга. Скорее это было умело скрытое выражение радости.
– Я… это… – не зная, что и придумать, замешкался Кудесник. – Мне бы знать, где я, и каплю масла машинного одолжить…
Чумазые, с неухоженными волосами и сморщенной кожей женщины, среди которых молодые девушки выглядели немногим лучше старух, смотрели на чужака пристально, с явным недоверием. Кудесник почему-то подумал, что с настоящими людьми им приходится общаться реже, чем с мутантами или параллельщиками, а потому и смотрят они на него как на инопланетянина, забыв о своей человеческой сущности. Дети, которых тут было гораздо меньше, чем в Коломино, носились друг за другом босыми по росе, но как только пришелец попадал в их поле зрения, тут же затихали и с любопытством к нему присматривались. Играя, они выкрикивали слова, смысла которых Кудесник не понимал. Возможно, это был всего лишь «детский язык», который понятен лишь их родителям (например, в глубоком детстве никто не понимал, что под термином «фумка» Егор подразумевал магнитофон), но что-то в их произношении бродягу настораживало.
Впрочем, думать ему нужно было сейчас не об этом. Присесть у костра, поболтать о том о сем, поведать о судьбинушке своей нелегкой ему не предлагали, вопросов, – что было странно, – не задавали, хотя у чужаков всегда спрашивают, откуда они и прочее, даже продать ничего не пытались. Это уже не говоря о том, чтобы пригласить его на обед. Причин отсутствия к нему интереса у местного люда было несколько, но ни об одной из них Кудесник сейчас не хотел думать. А еще больше верить, что он снова влип.
Посередине лагеря, юрты которого были действительно сделаны из жердин, а щели замазаны болотом, к настоящему времени окаменелым, стоял погрузившийся в болото по колеса транспортный Камаз. Он был насквозь проржавелым, но его кунг болотные поселенцы использовали в качестве кладовой – там висели подвешенные на крюки туши животных, вокруг которых черными облаками роились мухи.
«Вахтёрка, – понял Егор, осматривая машину. – Значит, эти люди когда-то ехали куда-то на смену. Да так и не доехали».
– Здесь сухой пласт земли. Здесь когда-то кругом было сухо, – объяснила ему женщина, заметив, куда он смотрит. – Дорога была от Наксана до Нижней Тунгуски, а потом пошли дожди. В восемьдесят девятом тут почти целый год шли дожди, так и болото разрослось. До того оно было в десять раз меньше. Ну да ты, наверно, все это сам знаешь. Тебе сюда. – Она подошла к самой большой юрте, обложенной сверху волчьими шкурами, и отодвинула занавеску. – Кстати, хорошая форма, – как бы между прочим сказала она, притворно улыбнувшись.
Бродяга почувствовал себя героем одного из своих любимых писателей детства Жюля Верна, ощутил себя бледнолицым, попавшим в плен к индейцам, которого привели к вождю для определения дальнейшей его судьбы. Но, в отличие от историй об индейцах, внутри юрты не было подобравшего под себя ноги вождя с трубкой мира в зубах и короной из белых перьев на голове. Там, за потрескивающей буржуйкой, на которой стоял закопченный чайник, в убого обставленной юрте лежал на сбитом из дерева топчане накрытый шкурами человек. Он был чрезвычайно худ, стар, темное лицо испещрено тысячами морщин, бесцветные глаза блестели, как две лужицы, а тонкие поджатые губы ничем не отличались по цвету от лица. У старика не было ни волос, ни бороды, и в его взгляде не было ни удивления, ни презрения. Он тяжело и громко дышал, изучая странника, неведомо каким путем забредшего в их земли, а затем указал ему на подобие грубо сколоченного из поленьев табурета, стоящего у него в ногах.
– Откуда ты? – хрипя, спросил он.
– Мы потерпели крушение примерно в шести-семи километрах на юг, – ответил Кудесник. – Вертолет упал на болота.
– Я слышал ночью шум вертолета. – Косматые брови старика всползли вверх. – Он сам упал?
– Помогли… – поняв, куда тот клонит, уточнил Егор.
Старик поднял руку ко рту, прокашлялся.
– Зачем ты пришел?
– Я хотел выбраться из болот, – повел плечами бродяга. – Не знал, что вы тут есть. А когда увидел ваших… людей, решил, что неплохо было бы узнать, куда идти, чтоб выбраться к ущелью… Ну и смазка, думал, может, есть какая, чтоб автомат прочистить…
– Тебя куда-то везли, верно? – спросил старик, ткнув пальцем в воздух. – Куда?
– Не знаю. Говорили, в Ванавару…
– Кто тебе это сказал? Кто-то выжил еще?
– Да, там неподалеку от места крушения остался пилот, у него сломаны обе ноги. Если можете…
– В тебе что-то есть, – протянув к нему тощую, обтянутую дряблой кожей руку, сказал старик, скривив лицо в загадочной и жуткой улыбке. – Потому тебя и везли в Ванавару. Что-то идет за тобой, и ты это чувствуешь. Оно интересует мно-огих.
Егор распрямился на табурете, боясь, что старик прикоснется к нему рукой с почерневшими ногтями, и весь напрягся. От услышанного на лбу у него вмиг выступила испарина, в висках появился неприятный стук, а руки задрожали, словно у запойного алкоголика.
– Откуда вы знаете, как меня зовут? О чем вы вообще говорите? С вами все в порядке? – взволнованно пролепетал он.
– За меня не волнуйся, бродяга. Лучше задумайся, что происходит с тобой. Ты ведь чувствуешь его близость, Кудесник? – приподнявшись с топчана, потянулся к нему двумя руками старик. – Скажи мне, да или нет?! Ты чувствуешь, как он идет?! Кто это, Кудесник?! Кто он?..
Егор не выдержал. Вскочил, опрокинув табурет, красный, возбужденный, трясущийся как в лихорадке.
– Кто ты?! – выкрикнул старик, но Егор этого уже не слышал.
Дернув на себя ветхий, молью траченный занавес, он вылетел из юрты, слыша в ушах невесть откуда взявшийся безумный свист, от которого, казалось, сейчас лопнут перепонки. Впрочем, свист прекратился так же внезапно, как и появился. Как только его отпустило, он решил убираться прочь из этого поселения, но, подняв глаза, понял, что теперь сделать это будет не так просто. Его ждала ватага из двадцати – тридцати мужиков, выстроившихся полукольцом и перекрывая ему проход. Из оружия у них были колья, дубинки, топоры, у кого-то поблескивали охотничьи ножи. Болотники имели вид хищников, готовых броситься на добычу: крайнее возбуждение, охотничий азарт на перемазанных грязью лицах, жажда крови в глазах.
– Послушай, – выступив вперед, сказал, видимо, главарь этой банды. – Обычно мы не возимся со всякими там «азаматовцами», «братьями чертей», «таежными тенями» и прочими недоносками. Ты вроде как не из них, а потому я предоставлю тебе право выбирать. Для начала у тебя есть все шансы стать нашей едой. – Он выдержал паузу, будто ожидал, что у бродяги сейчас от удивления глаза на лоб полезут, но тот
