Всего десяток кривых истоптанных деревянных ступеней выводили в небольшой зал, а по сути – настоящую яму в земле, с земляными стенами и потолком, с торчащими из него корнями деревьев, ползающими червями и бьющимися в лампы насекомыми.
– Кататония так кататония, – присвистнул Кудесник.
На земляном полу, кое-где накрытом досками разных размеров, а кое-где поросшем бледной травой, стояли такие же топчаны со спинками, как и на первом этаже, только эти были сколочены на порядок качественней и повернуты друг к другу так, чтобы образовался квадрат. На большом журнальном столике в центре квадрата стоял кальян и несколько приборов для курения травы, сооруженных из пластмассовых бутылок, а пол вокруг столика был усеян бутылками из-под настоящего (с Большой земли) пива и несчетным количеством окурков. В уголке в кучу было брошено оружие и амуниция. На топчанах сидело или лежало около десятка человек. Все – мужчины, по виду бродяги, глаза приоткрыты лишь на четверть, едва ворочают пересохшими языками. На испуганных, взъерошенных пришельцев смотрят пристально, но дружелюбно. Их оружие и амуниция сложены отдельно, в уголке, – и цепкий глаз кладовщика сразу это отметил. Вот же паршивцы, сумели пронести через КПП свои стволы, читалось в его взгляде.
У противоположной стены находилась небольшая сцена. От остального интерьера она отличалась наличием света, бревенчатыми подмостками и черными портьерами. Пара прибитых гвоздями к стене «электродов» была обмотана проводами, половина из которых подведена к музыкальным инструментам и двум обтянутым желтой тканью динамикам «Радитехника» S-90, а другая половина – к висевшим над сценой лампочкам. На портьере было коряво выведено белой краской «Воскресшие бродяги», под ними общепринятая комбинация пальцев под названием «хеви-метал», а на сцене пребывали в состоянии «аута» сами музыканты. В черных балахонах, длинноволосые, они были больше похожи на беглых монашек, нежели на местных рок-звезд. Барабанщик разлегся на своей установке, голый до трусов гитарист клевал носом, опершись на динамик, вокалист просто валялся возле микрофона, а бас-гитарист стоял, покачиваясь, у лениво вращающего лопастями большого, вмонтированного в стену вентилятора и жадно хватал ртом воздух.
– На концерт, я так понимаю, мы не успели, – пройдя в центр зала, грустно констатировал кладовщик Мирон. – Жаль. А может, все-таки слабаете какой-нибудь свой хит? Нет? Ну нет так нет.
– А чего вы… – заговорил один из музыкантов, с трудом открыв глаза. – Чего вы тут делаете?
– Мы побудем у вас какое-то время, если вы не против, – выступил вперед Семеныч-старший и, оглянувшись на остальных, шепнул: – Они ничего не знают.
– Да без проблем, Семеныч, мы уже все равно… скоро уходим, – ответили ему.
– Куда? В таком состоянии? – удивился старик. – Наружу выходить сейчас нельзя. Там…
– Да-да, мы знаем, монстры, – скорчил злую рожу один из зрителей, и окружающие его бродяги-торчки засмеялись. – Угадал? Да вы присаживайтесь, чувствуйте себя как в кататонии… – Снова взрыв истерического смеха. – Лабухи наши подустали чуток, но это скоро пройдет. Они еще вам чего-нибудь запилят из своего любимого. А мы, ребятки, уходим. Подъем, подъем.
Развалившиеся на скамьях зрители принялись нехотя подниматься. Тех, кто спал, тормошили, кто не мог подняться – брали под руки. Они одевались и разбирали, где чья разгрузка, минут пятнадцать, то заходясь в беспричинном смехе, то матерясь раздраженно, то толкая друг друга. Старик еще дважды делал попытки остановить их, но каждое его слово они встречали смехом, а потом просто оттеснили, и ватага из десятка человек потащилась к выходу.
– Не волнуйся, бать, мы закроем за собой.
После того как скрипнули наверху сдвижные двери, четверка пришельцев пребывала в полной тишине, прислушиваясь и готовясь дать отпор, если вдруг вместе с перепуганными бродягами в подвал вбегут церберы. Но то ли никаких тварей снаружи уже не было, то ли укачанные бродяги по ним не стреляли, то ли герметично закрывающееся двери не пропускали никаких звуков, поскольку не слышалось снаружи ни криков, ни эха стрельбы, ни рева голодных хищников. Полнейшая тишина. Ушли – и как в воду канули.
Не вернулся никто в подвал ни через пять минут, ни через десять, что, по умолчанию, было крайним сроком для их пребывания на поверхности.
– Бог с ними, – махнул рукой Семеныч-старший, предлагая остальным присесть. – Я их предупреждал.
Мирон, усевшись первым и отложив свой пулемет, потянулся к кальяну, сунул золотистый мундштук в зубы и затянулся.
– Дурак ты, кладовщик, – искоса глянул на него Кудесник и помог Лене, имевшей чертовски уставший вид, снять с себя лук.
– Чего ты, бродяга? – откашлявшись, округлил глаза Мирон. – Это ж природное лекарство. Нервы успокаивает.
Старик выдернул у него из руки мундштук и отшвырнул подальше.
– «Успокаивает», – зло передразнил он.
Стоявший у вентилятора басист с черными длинными волосами, черными ногтями и подведенными черной тушью глазами обернулся.
– Они всех их, да? – спросил он, не обращаясь к кому-либо конкретно. – Весь поселок? Я слышал, – он кивнул на вентилятор, – как они кричали. Кто это был? Что за твари? Здесь был мой брат, куда он делся?
Мирон показал пальцем на ступени:
– Ушел.
Гитарист, словно очнувшись от дикого кошмара и осознав, что перед ним совсем не те люди, кого он ожидал тут увидеть, бросился к ступеням. Никто не стал его останавливать. Он, видимо, совсем потерял голову, поскольку, судя по всему, решил прорываться наружу, даже не захватив с собой оружия. Скрипнули, закрываясь вслед за гитаристом, сдвижные двери. И снова тишина.
– Та-ак, «Воскресшим бродягам», по всей видимости, нужен новый басист, – с ухмылкой произнес кладовщик, уверенный, что тот не вернется. – Может, себя предложить, я на балалайке знаю несколько аккордов.
– Сколько же всего произошло за последние сутки? – прижавшись к Егору и уткнувшись носом в его разорванную цербером одежду на груди, прошептала Лена.
– Жалеешь, что ушла с болот? – прикоснувшись к ее волосам губами, спросил Егор.
– Нет, – решительно ответила она. – Я давно собиралась оттуда уйти.
– Но, наверное, не с тем, кто… – начал было Егор, но понял, что воспоминание об убитом отце причинит девушке боль, и замолчал.
– Рано или поздно это должно было случиться, – грустно ответила Лена. – Нас уже искали, и не раз. Только благодаря болотам, на которых КИП, а соответственно, карта и компас не работают, они не могли добраться до нашего стана. Тонули где-то в болотах, мы часто слышали их крики. Они шли мстить нам за своих убитых братьев. И то, что не находили, – всего лишь вопрос времени. Но они непременно выйдут на стан и тогда уже никого не оставят в живых.
Кудесник взглянул на похрапывающих музыкантов, убедился, что его не слышат ни Семеныч, пытающийся учить уму-разуму Мирона, ни сам кладовщик, наклонился к Лене и прошептал ей на ухо:
– Но причина не только в этом, верно? – Он чувствовал, что Лена хочет сказать ему что-то еще, но либо не до конца доверяет, либо побаивается, а потому продолжил сам: – А вернее, совсем не в этом. Ты ведь не побоялась бы столкнуться с теми же «чертями» или «волчьими душами»? Сражалась бы до последней стрелы, я уж тебя знаю. И никогда не поверю, что сбежала ты только по этой причине. Разве что если тебе сказали принести отрезанные уши бродяги, как доказательство его мучительной кончины, а ты его пожалела или, кто знает… – он специально выдержал паузу, чувствуя, что девушка, слушая его, начинает улыбаться, – влюбилась, то тогда да. Тогда конечно. Тогда это полностью объясняет, почему ты не вернулась в деревню. Или, может, я не то говорю?
Лена повернулась к нему лицом, и, несмотря на усталый вид, на ее губах и вправду засияла улыбка. Ее щеки, нос и лоб были перепачканы пылью и грязью, она была настолько красивой и женственной, что Егор едва сдержался, чтобы не впиться ей в губы, не прижать к себе настолько сильно, чтоб чувствовать, как бойко стучит ее сердце, не запустить руки к ней под одежду, чтобы ощутить, как горячо ее юное, нежное тело. Но улыбка сошла с ее лица так же быстро, как и появилась, утянув за собой, как воду в сливное
