— Ну, а Ветер? Он-то на мину не наступал, а перед тем как окончательно с катушек съехать, тоже твердил о какой-то силе, давящей извне, и что выживет она нас всех из ума по одному. Или, думаешь, сговорились? И я вот чувствую, Никитич, честное слово чувствую.
— Да что ты несешь, Коран? — В голосе Стахова послышалась раздражительность. — Какая еще давка? Какой шар? В гробу я видел ваши эти проповеди. Знаешь, сколько, таких как ты уже было за тридцать лет? Предсказателей, оракулов и прочих, на кого сходили откровения небесные? Некоторые даже конкретно называли день, когда Укрытие должно пасть. И что? Умерли все? А ни хрена. Так что не забивай себе голову всякой ерундой. В тисках его зажало! И придумает же.
— Ну, хорошо, — согласился Коран после некоторых раздумий, — пусть будет по-твоему. Ответь мне тогда на другой вопрос: ты сам-то веришь в успех этой экспедиции? Ну в то, что мы сможем помочь тем людям из Харьковской подземки.
— Помочь? Не знаю, как на счет помочь, думаю, на месте сориентируемся. Если им нужны только боеприпасы и еда, то, думаю, на пару месяцев мы их точно обеспечим. Не забывай, наша основная цель — разведка. Прибудем на место, посмотрим, может, и поддержим чем.
— То есть, мы едем не помочь людям, а только посмотреть на них, так получается?
— Коран, не задавай глупых вопросов! — вспылил Никитич. — Ты помнишь нашу с тобой первую спасательную операцию? Как мы пытались помочь людям из «Дружбы народов»? Забыл? Так вот кто даст гарантию, как говорил наш старейшина, что подобное не произойдет в Харькове?
Мысли Корана всколыхнулись, словно давно никем не тревоженная вода, завертелись, раскручивая катушки памяти в обратном направлении, разматывая многолетние пленки пережитого. На пять лет назад, десять, двадцать…
Ему недавно стукнуло четырнадцать. Все выходы из метро на то время уже были либо взорваны, либо наглухо забаррикадированы, либо запечатаны железными заслонами, двери на которых открывались только снаружи. Внутрь подземки уже лет семь как никто не входил. И не потому, что не нужно было, а потому что боялись. Разные истории рассказывали сталкеры, которым приходилось приближаться к закрытым заслонам. Одни говорили, что за ними до сих пор слышатся нечеловеческие крики боли и стенания, другие говорили, что слышали, как там играет какая-то музыка, третьи уверяли, что слышали скрежет с той стороны занавеса, будто кто-то скреб ногтями по дверям. И уж почти всем, кто прикладывал ухо к холодной металлической стене, если долго прислушиваться, удавалось распознавать на фоне давящей тишины голоса. Тихие, порой только шепот, порой словно чтение молитв, порой успокаивание, порой зов…
Двадцать третьего августа две тысячи двадцать шестого года Коранов третий раз в жизни поднялся на поверхность. «Монстра» тогда еще не было, его только годом позже притащат вояжеры с какого-то подземного бункера, где он простоял, что называется «в масле» последних двадцать лет. На развозе тогда был старенький ПАЗик, который также был обшит легкой броней и использовался как боевой транспорт. В тот день вояжеры, в числе которых были Коран и старший его на семь лет Стахов, возвращались назад не с пустыми руками. В намеченном сталкерами месте, они нашли почти новый генератор. Поход был более чем удачным, ведь кроме нового генератора, им удалось обзавестись еще и нужными деталями к тем генераторам, что стояли у них в Укрытии и уже дышали на ладан.
Возвращались под утро, так как работы было много, погрузка заняла почти всю ночь. И вдруг заметили, что двери на заслоне одной из станций сорваны с петель, а над зияющим чернотой проходом огромными буквами было написано «Помогите!»
Сама мысль о том, что там, в изолированной от внешнего мира среде мог кто-то выжить, заставила вояжеров забыть о том, что скоро рассвет, что нужно убираться с города как можно скорее, что спасательные операции следует проводить вовсе не средне вооруженным вояжерам, а специально подготовленным для этого сталкерам. Надежда увидеть живого человека, пусть нелепая, пусть бездумная, вовремя не разглядевшая, что смола, которой были нанесены буквы, уже стара как свет, и даже успела местами отвалиться, становилась сильнее инстинкта самосохранения.
Их не остановило и несчетное количество иссохших от длительного времени человеческих останков, усеявших собой пол вестибюля и коридор к эскалаторам. Они шли вниз по ржавым ступеням эскалатора, не сообразив, что люди, которым принадлежат те останки, бежали как раз на поверхность, бежали из бесконечных глубин тоннелей в последней надежде спастись. Не поняли они и того, что здесь же их настигла страшная смерть, разметавшая их тела на части, разорвавшая, пропустившая сквозь себя словно через огромный измельчитель. Ослепленные идеей повстречать живого человека, вояжеры спускались и спускались вниз, осматривая забрызганные багровыми пятнами стены, не обращая внимания на дышащую в лицо угрозу, заглушая крик «Беги!», эхом звучащий в одичавшем мозгу.
И только когда по платформе с застывшим посреди нее изъеденным ржавчиной поездом, пронесся звук, низкочастотный гул, будто по тоннелю пролетел невидимый сверхзвуковой самолет, и фонарики у вояжеров погасли, они вдруг поняли, что попали в западню. Вдогонку ко всему, где-то сверху скрипнула ржавыми засовами дверь.
Их закрыли.
Первым вышел из состояния ступора командир. Он выкрикнул что-то вроде «Уходим!», но тут же какая-то невидимая рука подхватила его и бросила об землю, так, что было слышно, как хрустнули ребра. Кто-то хотел ему помочь и приспел к его распластанному телу, но и сам взмыл к потолку, а затем громко шлепнулся обо что-то металлическое, возможно, о неподвижный состав на платформе. Загромыхали автоматы. В кромешной темноте, при свете брызжущего огня, не было видно ничего, они расстреливали темноту, но, вместе с тем, темнота брала их поодиночке, одного за другим, и отбрасывала назад, на платформу. Забирала себе.
Коран со Стаховым выжили только благодаря тому, что сразу же бросились наверх, не тратя времени на обстреливание невидимого врага. Побежали сами, не дожидаясь приказа командира. Они уже успели преодолеть половину расстояния, когда крики и стрельба внизу стихли. Бросив всю снарягу, зажав в руках только оружие, они сломя голову понеслись наверх. Это их и спасло. А также случайно попавшие в дверной проем кости, не позволившие дверям заслона защелкнуться полностью, закрыв молодых вояжеров там навсегда…
И пусть при этом они проявили крайнюю трусость, так и не сделав ни единого выстрела, за что их позже неоднократно потом грызла совесть, но зато выиграли жизнь…
Где-то слева затрещала рация, прервав в мозге Корана воспроизводимую с точностью до мелких деталей пленку памяти, напомнившую даже о том, какой там был воздух: тяжелый, смердящий сухими костями и влажными стенами тоннелей.
Раздался искаженный радиоволнами, но все же вполне узнаваемый голос Бешеного.
— Никитич, а где одинокий один? Что-то мы с ним связаться не можем, он не у вас там случаем?
И еще до того, как Стахов поднес рацию к щеке и нажал на кнопку связи, Коран понял, что врать комбат не станет. Слишком хорошо он его знал.
— Бешеный, он здесь, — доложил Илья Никитич, стараясь не смотреть в сторону напарника. — Я его позвал.
Рация молчала пару секунд, затем затрещала снова:
— Илья Никитич, берешь грех на себя? — самодовольный голос Тюремщика.
— Беру, — решительно сказал Стахов, оглянувшись на Корана. — Чего уж мелочиться-то? Одним больше, одним меньше.
— Хорошо, — смеясь, сказал Тюремщик. — Я просто хотел предупредить вас, что мы спускаемся на воду. К вашим услугам, прогулки на речном трамвайчике, аттракционы и множество других развлечений.
А уже в следующий миг машины замедлили ход, и пошли по наклонной.
Впрочем, никакого всплеска не послышалось.
Когда-то здесь была река, настоящая, широкая, полная чистой, живительной воды. Река — жизнь, река — гордость, река — предание, воспетая народными песнями и окутанная древними легендами. Днепр.
Сейчас уже трудно поверить, что этот широченный ров, кривой и ухабистый, был раньше весь до краев заполнен водой, что здесь обитали рыбы ценных пород, водную гладь бороздили пассажирские теплоходы, бурлящими «расческами» возвышались плотины электростанций, а у причалов сияли, озаряя
