4
После того как Махмуди объявил о том, что мы останемся в Иране, несколько дней прошло как в кошмарном сне.
В ту первую ночь я все-таки собралась с мыслями и прикинула свои возможности. Махмуди потребовал у меня чековую книжку, но не поинтересовался, какой суммой наличных я располагаю. Вытряхнув содержимое кошелька, я обнаружила, что владею скромным капиталом, о котором мы оба забыли в «приобретательском» угаре. У меня было около двухсот тысяч риалов и сто долларов. В американской валюте сумма риалов равнялась двум тысячам долларов, а в случае удачной сделки на черном рынке могла увеличиться в шесть раз. Я спрятала свое богатство под тощий матрац. Каждый раз, когда рано утром Махмуди и остальные домочадцы распевали молитвы, я перепрятывала деньги под большую стопку своей одежды на случай, если в течение дня представится непредвиденный случай. Мои шансы стоили ровно столько, сколько у меня было денег. Я понятия не имела, как ими воспользоваться, но тайно надеялась купить на них свободу. В один прекрасный день, говорила я себе, мы с Махтаб должны выбраться из этой тюрьмы.
А тюрьма была самая настоящая. Махмуди забрал наши иранские и американские паспорта, а также свидетельства о рождении. Без этих жизненно важных документов мы не могли выехать из Тегерана, даже если бы нам удалось улизнуть из дома.
В течение многих дней мы с Махтаб почти не выходили из спальни. Меня мучили различные недомогания, я могла есть только отварной чистый рис, и то понемногу. Несмотря на мое полное физическое бессилие, я страдала бессонницей. Махмуди пичкал меня снотворными.
Чаще всего он оставлял нас одних, дабы мы смирились со своей участью и привыкли к мысли, что остаток дней проведем в Иране. Превратившись из мужа в тюремного надзирателя, он обращался со мной презрительно, однако почему-то был убежден, что Махтаб, которой скоро должно было исполниться пять лет, легко адаптируется к этой неожиданной, новой ситуации и будет счастлива. Он был с ней ласков, пытался заигрывать, но она вела себя с ним замкнуто и настороженно. Всякий раз, когда он брал ее за руку, она вырывалась и хватала за руку меня. Своими карими глазами она пыталась всмотреться в суть странного перерождения, происшедшего с отцом, который внезапно стал нашим врагом.
Каждую ночь Махтаб плакала во сне. Она по-прежнему боялась одна входить в ванную. Мы обе мучились желудочными болями и расстройствами и потому изрядную часть суток проводили в кишащей тараканами ванной, которая стала нашим прибежищем. Только там, оставшись вдвоем, мы чувствовали себя в безопасности и могли шептать нашу ритуальную молитву: «Господи, пожалуйста, помоги нам пережить эту беду. Пожалуйста, помоги нам обеим живыми и невредимыми вернуться домой, в Америку, к нашей семье». Я постоянно внушала ей, что мы ни в коем случае не должны разлучаться. Больше всего на свете я боялась, что Махмуди ее у меня отнимет.
Моим единственным развлечением было чтение Корана в переводе на английский Рашада Калифы, доктора философии, имама мечети в Таксоне, штат Аризона. Коран был дан мне в назидание. Я так жаждала найти себе хоть какое-нибудь занятие, что с первыми лучами солнца, проникавшими в нашу спальню без лампы, принималась за чтение. Баба Хаджи бубнил в гостиной молитвы, что создавало звуковой фон для моих «изысканий», касавшихся взаимоотношений между мужем и женой по мусульманским догматам.
Всякий раз, когда я находила в Коране подтверждение своей правоты – строки, защищавшие права женщин и детей, – я показывала их Махмуди и другим членам семьи.
В четвертой суре тридцать четвертого аята я нашла изречение Мохаммеда, выбившее у меня почву из- под ног:
«Мужья стоят над женами за то, что Аллах дал одним преимущество перед другими, и за то, что они расходуют из своего имущества. И порядочные женщины – благоговейны, сохраняют тайное в том, что хранит Аллах. А тех, непокорности которых вы боитесь, увещайте и покидайте их на ложах и ударяйте их. И если они повинятся вам, то не ищите пути против них, – поистине, Аллах возвышен, велик!»
Однако следующий аят вселил в меня надежду.
«А если вы боитесь разрыва между обоими, то пошлите судью из его семьи и судью из ее семьи; если они пожелают примирения, то Аллах поможет им. Поистине, Аллах – знающий, ведающий!»
– Обе семьи должны помочь в разрешении нашей проблемы, – сказала я Махмуди, показав Коран.
– Твои родственники не мусульмане, – ответил он. – Они не в счет. К тому же это твоя проблема, а не наша.
Я была окружена шиитами, облаченными в одежды праведного фанатизма и все еще упивавшимися победой революции. Разве могла я – христианка, американка, женщина – осмелиться трактовать Коран вопреки взглядам имама Резы, аятоллы Хомейни, Баба Хаджи и, наконец, собственного мужа? Все здесь были убеждены, что, раз я жена Махмуди, значит, и его раба. Он волен делать со мной все, что пожелает.
На третий день моего заточения – как раз когда мы должны были вернуться в Мичиган – Махмуди заставил меня позвонить родителям. Он научил меня, что сказать, и внимательно слушал разговор. Во всем его облике и поведении чувствовалась угроза, и я вынуждена была подчиниться.
– Махмуди решил, что нам следует ненадолго задержаться, – уверила я своих. – Поэтому не теряйте нас.
Мама с папой расстроились.
– Не волнуйтесь. – Я старалась говорить беспечно. – Мы скоро приедем. Даже если мы пробудем здесь еще какое-то время, то недолго.
Они приободрились. Мне было противно врать, но под недреманным оком Махмуди у меня не было выбора. Мне безумно хотелось к родителям, хотелось обнять Джо и Джона. Увижу ли я их еще когда- нибудь?
Махмуди стал капризен и непредсказуем. Чаще всего он был хмурым и агрессивным не только по отношению ко мне, но и по отношению к Махтаб. Однако временами пытался быть ласковым и добрым. Возможно, он был в таком же смятении и замешательстве, что и я. Время от времени он пытался помочь мне адаптироваться. Однажды он объявил Амех Бозорг:
– Сегодня Бетти для всех нас приготовит ужин.
Он повел меня на рынок. Сначала я обрадовалась солнечному теплу, однако картины, звуки и запахи города показались мне еще более чуждыми и отталкивающими, чем когда-либо. В мясной лавке – мы шли
