освящённую вселенским патриархом. Чуть правее находился епископ Володимирский с шапкой Мономаха, которая отныне должна венчать чело наследного принца и соправителя королевства, великого князя Киевского и Галицкого.
Всё происходило так, как неоднократно представлял себе Данила Романович. Медленно и плавно, точно бестелесные призраки, двигались священнослужители. Тяжёлая чёрная с золотом парча абсолютно поглощала малейший шорох, и до слуха долетали лишь исполненные торжества хоровые песнопения да греческие слова молитвы никейского митрополита, усиленные пустыми кувшинами, специально для этого вмурованными в колонны.
Своды церкви тонули во мраке, с которым внизу боролись солнечные лучи, косо падавшие из продолговатых окошек, да жёлтенькие язычки тысяч свечек и лампад. Благодаря их неверному, трепетному сиянию как бы оживали глаза многих десятков святых и угодников, следивших за королём Руси с икон в богатых окладах и фресок. И Даниле Романовичу казалось, что за всем действом наблюдают не только люди, во множестве набившиеся в Десятинную церковь, но также и эти святые.
А народ и в самом деле теснился под старинными сводами в превеликом множестве! Толпу киевлян, жаждущих воочию увидеть малейшие подробности коронации, едва сдерживало двойное кольцо монахов, специально для этой цели приведенных из расположенного поблизости Михайловского монастыря. Создавалось впечатление, что церковные стены потихоньку трещат под натиском толпы.
А если сильно скосить глаза вправо, можно было увидеть старшего сына Данилы Романовича, наследника и соправителя Льва, также преклонившего колени. Подумать только, вот время-то летит! Кажется, ещё позавчера этот мальчишка на лошадь сесть боялся, вчера свадьбу с угорской принцессой Констанцой справил, а сегодня наденет вместо отца шапку Мономаха и примет от него титул великого князя. А до чего уверенно держится… Всё ему нипочём! Эх, время-то как летит!
Впрочем, он всего-то на пять лет моложе Александра Невского, который на своём недолгом веку разгромил две армии, а теперь почивает в новгородской земле, овеянный славой и вполне искренне оплаканный купцами, с которыми не раз ссорился. Вот это уж в самом деле прихоть судьбы…
Тут спустившийся с амвона Теопемпт помазал чело Данилы Романовича елеем и увенчал королевской короной, в то время как митрополит Иосиф (это была единственная уступка старому упрямцу!) возложил на голову Льва шапку Мономаха. Учавствующие в церемонии священнослужители усиленно окуривали коронованных особ ладаном.
Настала пора обоим государям вознести благодарственную молитву Всевышнему за то, что Он призрел на рабов Своих Данилу и Льва и соделал их владыками надо всей Русью, аки в незапамятные времена, в иной земле призрел на Саула, а затем и на Давида и по очереди поставил их владычествовать над Своим избранным народом. И Данила Романович полностью отдался молитве, слова которой обычно сами собой срывались с губ, не затрагивая потаённые струны души, а теперь исходили, казалось, из переполненного восторгом сердца.
И тогда митрополит Иосиф, изо всех сил жаждавший привлечь внимание народа к своей персоне, громко воскликнул:
– Люде! Славословите кесаря Даниила, аки иудеяне славословили Кесаря кесарей Христа Иисуса в день сей!
И содрогнулись от радостных криков своды Десятинной церкви.
После церемонии, выйдя из-под сумеречных сводов на залитую весенним солнцем площадь перед Десятинной церковью, он не поехал прямо в королевский дворец, где должен был начаться торжественный пир, а вскочил на замечательного серого в яблоках скакуна и проехал по улицам Старого и Нового Города. Приветствуя своего короля, теперь уже вполне официально получившего корону от самого константинопольского патриарха, люди размахивали ивовыми вайями (ибо как раз было Вербное воскресенье) и выкрикивали разнообразные пожелания. Когда же Данила Романович швырял в толпу пригоршни резанов, ликующие возгласы переходили в восторженный рёв.
Поскольку по случаю коронации Данилы Романовича вселенский патриарх смягчил на один день правила великого поста, на всех площадях стояли огромные бочки, и простолюдины толпились вокруг них, дожидаясь очереди, чтобы хлебнуть из ковша вина или мёду. На Бабином Торжке и на площади перед Софийским собором таких бочонков было по несколько штук. Бояре же праздновали коронацию государя прямо на своих подворьях. Повсюду гудели рожки, звенели гусли, скоморохи веселили других и веселились сами, и захмелевшие киевляне пускались в пляс. Эх, народ, пей, гуляй до упаду! Веселись, ликуй, русская душа! И чтоб так было во все дни правления первого Русского короля и всех его потомков до скончания века, дай Бог им всем здоровья и долголетия!
Вполне довольный увиденным, Данила Романович наконец вернулся во дворец и в сопровождении пышной свиты направился в огромный зал на первом этаже, остановившись на пороге, осмотрел ломившиеся от разнообразных кушаний столы. Сразу же вспомнился другой пир, давным-давно отшумевший, на котором «взыграла древлянская кровь» Давида, как любил впоследствии шутить тысяцкий Михайло. Тогда Давид, разозлившись непонятно из-за чего, сжёг целого поросёнка. Правда, сейчас нет ни самого воеводы, ни жареных молочных поросят на столе – всё-таки пост, хоть и смягчённый… Но куда денешься от воспоминаний, да ещё таких необычных! Пытаться выведать хоть что-нибудь на этот счёт у Давида было бесполезно, однако он вряд ли стал бы вытворять подобные вещи из чистого озорства, да ещё на глазах у послов его святейшества.
Впрочем, на сей счёт имелись кое-какие догадки. Никому неведомо, где и как родились эти сплетни, но в своё время при государевом дворе активно обсуждали не только то, из небесных чертогов Создателя или из мрачных глубин преисподней явился мужественный Хорсадар со своим помощником Дривом, но и почему он так ненавидит западных рыцарей. Насчёт татар всё было ясно. А что до крестоносцев, здесь оставалось лишь строить догадки.
Слухи эти будоражили умы довольно продолжительное время. И даже вырывались за пределы дворца и начинали гулять по Киеву. Данила Романович пытался по мере сил бороться с этой досужей болтовнёй. Вполне возможно, митрополит Иосиф был в силах пресечь её, если бы произнёс внушительную проповедь о вреде злословия. Да только проклятый старик делал вид, что ничего не замечает. А всё из-за того, что несмотря на обливания святой водой и другие богоугодные церемонии, чародейские способности колдунов не ослабели ни на каплю. Да уж, в некоторых случаях Иосиф умел делаться немым, как рыба! Особенно если его молчание могло повредить человеку, которого он ненавидел.
Откровенно говоря, в глубине души Данила Романович и сам был бы не прочь приподнять хотя бы краешек завесы, скрывающей ужасную жизненную драму своего. Его ненависть к ордынцам имела явные причины, поскольку он угодил в лапы к мерзавцу Менке (пошли, Господи, нечестивую душу татарина в геенну огненную!). А Менке был привычен обращаться с пленниками очень жестоко. Однако Давид вроде бы никогда не сталкивался с западными воинами, а ненавидит он их ничуть не меньше, чем ордынцев. Обмануть Данилу Романовича невозможно: трудно забыть жуткий, испепеляющий взор Давида, чудесным образом обуглившийся без огня поросёнок на пиршественном столе… И потом, эти угрюмые взгляды исподлобья, закушенная побелевшая губа, с трудом сдерживаемая радость, когда нунций отправился не солоно хлебавши…
Определённо, в своё время Давид не поладил также и с крестоносцами! Вот только когда это произошло? И почему он так тщательно скрывает свою ненависть? Неужели при всей своей проницательности воевода серьёзно рассчитывает, что окружающие ничего не заметят! Воистину, и на старуху бывает проруха.
Однако, в отличие от всех сплетников Киева, Данила Романович знал некую тайну. А именно, что Давид был от рождения обрезан. Так поступают по своему закону либо иудеяне, либо магометане. Вполне возможно, что не знающий родителей Давид принадлежит к одному из этих племён. А поскольку опьянённые мыслью «освободить Гроб Господень» (то есть попросту оккупировать Палестину) крестоносцы изо всех сил рвутся на восток, Давид вполне мог сталкиваться с ними и прежде. И скорее всего, из этого столкновения, как и из стычки с татарвой, не вышло ничего хорошего.
Но, фантазируя таким образом, скорее можно попасть пальцем в небо, нежели наткнуться на истину. Поэтому Данила Романович благоразумно подавлял желание самостоятельно докопаться до истины, предпочитая надеяться на неожиданный счастливый случай, который поможет получить ответ на
