сильнее или подавать слегка недожаренным, как и положено по рецепту; поскольку синьор Андреа не является уроженцем Неаполя, он может не принимать традиций местной кухни…
– Нет-нет, всё хорошо. Я веду походный образ жизни, привык к разнообразию еды и никогда не привередничаю, – сказал Читрадрива на анхито. Он произносил слова, не отрывая глаз от лежавшего у него на коленях свитка и не поднимая лица, чтобы слуга не видел движений его губ.
– Благодарю вас, ваша милость, – и слуга удалился, не заподозрив подвоха.
А Читрадрива наконец поднял голову и посмотрел на затворившуюся дверь. Если он свободно читает мысли других и так же свободно передаёт им свои мысли, раз для него вновь не существует языкового барьера, можно смело предположить, что и остальные его способности пришли в норму. Значит, всё в порядке! Теперь он вновь может применять своё искусство! Хотя бы хайен-эрец…
Ободрённый Читрадрива для начала расправился с принесённым слугой кушаньем, которое было выше всяких похвал. Затем отставил блюдо с объедками в сторону и принялся приводить в порядок перевод. Плохо, что он расшил фолианты, когда решил бежать, потому что впопыхах брошенные на одеяло страницы и свитки с исправлениями перемешались как попало, и теперь предстояло потратить уйму времени только на то, чтобы хоть как-то систематизировать эту груду пергамента.
Несколько раз его сердце начинало учащённо биться, возникало ощущение, что за ним следят. Поэтому Читрадрива держал мысленный образ голубого камня на краешке сознания. Когда опасения насчёт слежки крепли, он «прощупывал» всё вокруг и убеждался: оснований для беспокойства нет, чувство опасности – это просто игра воображения, вызванная переменой обстановки. Тогда он брался за работу с удвоенной энергией.
Читрадрива настолько увлёкся, что не обратил особого внимания на то, какие блюда были поданы на обед. К еде он едва притронулся, продолжая увлечённо читать и перечитывать страницы. Во всех злоключениях Читрадривы, несомненно, был один положительный момент: он имел массу свободного времени и усовершенствовал свой перевод настолько, насколько это вообще было возможно. Теперь ему никак нельзя вновь попадать в заключение – он просто свихнётся от скуки и безделья. Ну, разве что его посадят вместе с Лоренцо, дабы они могли продолжить свои религиозные диспуты…
При этой мысли Читрадрива усмехнулся.
Он продолжал работать до самого вечера, когда вновь пришёл всё тот же слуга и пригласил «его милость» следовать за собой. Читрадрива мигом насторожился. Прежняя обострённая недоверчивость и ожидание неизвестного вернулись к нему. Он поправил одежду, манжеты рубашки, как бы невзначай коснувшись перстня приободрился, предусмотрительно повернул его камнем вниз и направился вслед за провожатым, который поднял высоко над головой витиеватый бронзовый подсвечник. Они долго плутали лабиринтом коридоров и переходов, раза два спускались и поднимались по узеньким лестницам, пока не очутились перед небольшой дверцей, окованной железными полосами.
– Пожалуйте, ваша милость, – слегка поклонившись, слуга пропустил Читрадриву вперёд, но сам в дверь не вошёл, а прикрыл её снаружи.
– Добрый вечер, – донеслось до Читрадривы приятное грудное контральто.
Он замер и в некоторой растерянности принялся озираться по сторонам. В комнате, оказавшейся против ожидания довольно просторной, царил полумрак, и обладателя мелодичного голоса видно не было.
– Да проходите же, не стойте в дверях, – возмутилось контральто.
Читрадрива неуверенно шагнул к самой яркой, пожалуй, даже ослепительной после мрака коридоров точке комнаты – к пылающему камину. И сейчас же стряхнул оцепенение, как-то разом овладевшее им. Перстень! Чёрт возьми, надо же забыть о нём…
Читрадрива сосредоточился на голубом камне и тотчас обратил внимание на утопавший в тени небольшой столик. Без сомнения, там и сидела принцесса Катарина, «колдунья», которая дала Лоренцо Гаэтани странную брошь.
– Благодарю вас, ваше высочество, – сказал он, отвесив принцессе церемонный поклон, и в то же самое время попытался мягко проникнуть в её мысли. Если Катарина в самом деле «колдунья», попытка непрошеного вторжения в мысли придётся ей не по вкусу.
К удивлению Читрадривы, сопротивления со стороны принцессы он не почувствовал. И вообще, Катарина почему-то не обратила на «прощупывание» никакого внимания. Ничего враждебного в её мыслях не оказалось, так, первое впечатление, всякий вздор о внешности и прочее в том же духе. Не успел Читрадрива удивиться подобному легкомыслию, как Катарина заговорила вновь:
– Вы просто очаровательны, синьор Андреа. И так непосредственны в обращении… Интересно, где вы научились придворному этикету? Насколько я знаю, князь Данила принял королевский титул совсем недавно и не успел ввести при своём дворе церемониальные условности, подобные нашим.
Коронация Данилы Романовича была для Читрадривы новостью. Сам же вопрос показался полностью бессмысленным. Придворному этикету он специально не учился, однако длительное пребывание в западных землях и встречи с венценосными особами не могли пройти даром, разве это не ясно?
– Сопровождая пленённого хана Бату, я бывал при многих королевских дворах… – начал он, но Катарина нетерпеливым жестом прервала его, указала на стул с высокой спинкой, придвинутый к столику напротив неё, и попросила:
– Ну так присядьте и расскажите. Наш очаровательный барон Гаэтани присутствовал лишь при последнем акте этой великой драмы, а мне интересно узнать, что было в начале.
Читрадрива неуверенно опустился на краешек стула, посмотрел на собеседницу. Принцесса сидела в тени, и черты лица её скрывались в полумраке. Читрадрива успел мельком подумать, что сам он освещён пламенем камина, а потому отлично виден, и что этот приём ему до боли знаком. Принцесса же приподнялась, шурша складками пышного платья и непостижимым образом ухитряясь оставаться в тени, протянула к стоявшей на столе вазе с фруктами руку с изящными пальчиками, взяла сочный персик, подвинула вазу поближе к Читрадриве и проворковала:
– Угощайтесь, синьор Андреа, и начинайте наконец свою интереснейшую повесть. Учтите, я ужасно любопытна и жду вашего рассказа с нетерпением.
Читрадрива вспомнил, что хорошо поел только утром, а к обеду едва притронулся, потому принялся за фрукты с умеренным энтузиазмом, одновременно рассказывая о посещении западных держав, о встрече с правителями, о великой битве под Киевом, вообще о планах обороны города от татарских полчищ. Единственное, чего он старался избегать, так это упоминания о молниях, павших на днепровский лёд посреди зимы.
А вообще всё шло как-то не так. Совсем по-другому он представлял себе встречу с «колдуньей», не такая должна быть между ними беседа… Всё идёт наперекосяк! Глупо, до невозможности глупо. И разговор бессмысленный. Разве за полтора года принцесса не могла узнать о битве под Киевом всего, что её интересовало? Хотя как должна происходить встреча, о чём они обязаны говорить, Читрадрива представлял довольно смутно. Например, трудно вообразить, что «колдуны» сразу же начинают чинно рассуждать о своём тайном ремесле…
Через некоторое время Читрадрива обнаружил, что с ним творится что-то неладное. Сосредоточившись на камне, он давно научился делать несколько дел разом. А теперь никак не мог сосредоточиться! Ему с трудом удавалось припомнить подробности приёма при дворе польского короля и одновременно стараться не поперхнуться, глотая дольки апельсина. Но о том, чтобы при всём этом исподтишка проникнуть в мысли Катарины, не могло быть и речи. Более того, Читрадрива уже почти забыл об этом своём намерении, полностью отдавшись совершенно идиотской, с его точки зрения, беседе. А когда всё же предпринимал робкие попытки заглянуть в мысли принцессы, то начинал чувствовать себя так, словно попал на размытый дождём крутой глинистый откос , где каждую секунду рискуешь поскользнуться и скатиться вниз.
– Ну, а что там у вас приключилось с Гартманом фон Гёте?
Принцесса перебила Читрадриву прямо на середине фразы.
– Это с Готлибом, что ли?.. – на всякий случай уточнил Читрадрива, вконец растерявшись от столь резкой смены темы.
– Ну, с Готлибом, какая разница, – Катарина передёрнула плечиками, встала и пошла куда-то к стене, где тени вовсе сгущались. Читрадрива молчал.
