Все молчали.
— Наши отцы получали, — отозвался Хамдан.
— Доказательства?
— Они рассказывали нам, и мы верили, — снова ответил Хамдан.
— Наглая ложь! — завопил аль-Эфенди. — Убирайтесь, пока вас не выгнали!
— Покажи нам десять условий! — решительно заявил Даабас.
— С чего бы? Кто вы такие? Какое вы имеете к этому отношение?
— Мы имеем право.
Тут из-за дверей раздался голос Ходы-ханум[8], жены управляющего:
— Брось с ними разговаривать! Иди в дом! Охрипнешь, споря с ними.
— Иди сюда, госпожа Хода! Прими участие! — позвала ее Тамархенна.
Срывающимся от возмущения голосом Хода-ханум вскричала:
— Что за ругань средь бела дня!
— Да простит тебя Всевышний! — недовольно сказала Тамархенна. — Только наш дед, который закрылся от нас, и сможет рассудить.
Даабас вскинул голову и громко прокричал:
— Аль-Габялауи! Посмотри, как мы живем! Ты бросил нас на милость того, кто милости не знает.
Слова Даабаса прогремели так, что все подумали — их услышат в доме деда. Задыхающийся от злости аль-Эфенди негодовал:
— Убирайтесь! Вон отсюда!
— Пошли! — нетерпеливо бросил Хамдан.
Он сдвинулся с места и пошел к воротам. Все молча последовали за ним, даже Даабас. Однако Даабас поднял голову еще раз и так же громко прокричал:
— Аль-Габаляуи!
27
Лицо аль-Эфенди пожелтело от злости. Он вернулся в зал, где, насупившись, сидела его жена.
— На этом не кончится, — сказала она. — Вся улица будет это обсуждать. Если уступим, пиши пропало.
— Чернь! — брезгливо ответил аль-Эфенди. — Чернь, жаждущая завладеть имуществом. На этой улице, кишащей как пчелиные соты, никто не сможет доказать свое происхождение.
— Надо уладить это дело. Вызови Заклата, придумайте с ним что-нибудь. Заклат получает с нас долю, ничего не делая. Позови его, пусть отрабатывает деньги.
Аль-Эфенди долго смотрел на нее, прежде чем спросить:
— А Габаль?
— Габаль?! Габаль воспитан нами, — успокоила она его. — Он наш сын. У него нет другого дома, кроме нашего. Он не знается с Хамданами, и они не хотят признавать его. Считай они его своим, использовали бы его в своих делах. Будь спокоен на его счет! Габаль сейчас вернется от арендаторов и будет участвовать в совете.
Заклат явился по требованию управляющего. Это был мужчина среднего роста, полный, крепкий, с крупными грубыми чертами и шрамами на подбородке и шее. Они сели рядом, и Заклат сказал:
— До меня дошли плохие новости.
— Как быстро расходятся дурные вести! — с раздражением заметила Хода.
Аль-Эфенди бросил на Заклата хитрый взгляд.
— Это удар не только по нашей чести, это задевает и тебя, — сказал он.
— Уже долгое время никто не брался за дубинку, давненько не было кровопролития, — зарычал Заклат.
Хода улыбнулась:
— Что за гордецы эти Хамданы! Среди них нет ни одного богатыря, и тем не менее самый жалкий из них мнит себя господином.
— Торговцы и попрошайки! — отозвался Заклат с презрением. — Ни одного надсмотрщика из их гнилого рода не вышло!
— Что будем делать, Заклат? — спросил аль-Эфенди.
— Давить как тараканов!
Эти слова и услышал Габаль, вошедший в зал. После прогулки на свежем воздухе щеки у него порозовели. В его гибком сильном теле чувствовалась юношеская легкость, лицо выглядело открытым, в особенности благодаря прямому носу и большим умным глазам. Он почтительно поздоровался со всеми и начал рассказывать об участках, которые ему удалось сегодня сдать в аренду. Однако Хода-ханум прервала его:
— Садись, Габаль. Мы ждали тебя для одного важного дела.
Габаль сел, в его взгляде отразилась неловкость, которая не осталась незамеченной Ходой.
— Я вижу, ты догадываешься, чем мы так озабочены.
— На улице все об этом говорят, — тихо ответил он.
Хода взглянула на мужа и прикрикнула:
— Слышал? Все ждут, как мы поступим.
Черты Заклата стали еще безобразнее, и он сказал:
— Это пламя можно потушить одной горстью земли. Мне уже не терпится!
— Тебе есть что сказать, Габаль? — повернулась к нему Хода.
Скрывая свои чувства, Габаль уставился в пол.
— Все в ваших руках, госпожа, — ответил он.
— Мне важно знать твое мнение.
Он долго раздумывал под пристальным взглядом аль-Эфенди, Заклат же смотрел на него свысока.
— Госпожа, я ваш воспитанник, вашей милостью. Я не знаю, что сказать. Я лишь один из Хамданов.
Хода резко ответила:
— Почему ты говоришь о Хамданах? Среди них нет ни твоего отца, ни матери, никого из твоих родственников!
Аль-Эфенди ухмыльнулся, но ничего не произнес. На лице Габаля отразилось мучение, которое он не в силах был скрыть.
— Мои отец и мать из рода Хамдан, — ответил он. — Этого никто не может отрицать.
— Как я разочарована в сыне… — проговорила Хода.
— Господи! Ничто на свете не может поколебать моей преданности тебе. Но факт есть факт, и ничего нельзя изменить.
Теряя терпение, аль-Эфенди поднялся и обратился к Заклату:
— Не слушай этих пререканий! Не трать время попусту!
Заклат поднялся с улыбкой. Ханум украдкой посмотрела на Габаля и сказала:
— Держи себя в руках, Заклат! Мы хотим проучить их, а не уничтожить.
Заклат ушел. Аль-Эфенди бросил на Габаля взгляд, полный упрека, и с сарказмом спросил:
— Значит, ты, Габаль, из рода Хамдан?
Габаль предпочел промолчать. Хода пожалела его:
— Всей душой он с нами. Просто перед Заклатом он не смог отречься от своей семьи.
С нескрываемой грустью Габаль сказал:
— Они так несчастны, госпожа, хотя у них благороднейшее на этой улице происхождение.
— Какое может быть происхождение на этой улице? — вышел из себя аль-Эфенди.
