квартал, но жена решила идти вместе с ним до конца.
На этом Хамдан поинтересовался, показывая, что сам он согласен:
— Когда пойдешь к управляющему?
— Когда у меня созреет план, — ответил Габаль.
Хамдан поднялся.
— Я обустрою для тебя комнату в своем доме, — сказал он, — Ты мне дороже сына. А о прошлой ночи завтра будут слагать стихи под ребаб, как о жизни Адхама. Давайте поклянемся быть вместе и в радости, и в горе!
В этот момент до них донесся голос Хамуды, возвращающегося домой на рассвете. Заплетающимся от хмеля языком он пел:
Они лишь на мгновение отвлеклись на его завывания и, полные решимости, протянули друг другу руки, скрепляя договор.
38
В квартале узнали о возвращении Габаля. Видели, как он шел с мешком за плечами, видели, как его жена ходила за покупками в аль-Гамалию. Поговаривали и о его новой профессии, которой на улице никто не владел. Однако свои фокусы Габаль показывал в соседних кварталах, и никогда в своем. Крайне редко он доставал змей, и никто не мог подумать, что он способен запросто с ними управляться. Несколько раз он уже проходил мимо дома управляющего как чужой, на самом деле глубоко страдая от тоски по матери. Надсмотрщики тоже видели его — Хамуда, аль-Лейси, Баракат, Абу Сарии. Не смея бить его по лицу, как остальных Хамданов, они прилюдно оскорбляли его и высмеивали его мешок. Однажды Габаль столкнулся с Заклатом, который впился в него злыми глазами и спросил, преграждая дорогу:
— Где тебя носило?
— Мир огромен, — мечтательно ответил Габаль.
— Я тут главный, — разозлился Заклат. — Я могу спрашивать у тебя все, что хочу, а ты должен отвечать мне…
— Я ответил тебе.
— А чего ты вернулся?
— А зачем человек возвращается домой?
— На твоем месте я не стал бы этого делать! — угрожающе сказал Заклат.
Вдруг он рванул с места и чуть не сбил Габаля с ног, но тот успел уклониться, едва сдерживая гнев. Вдруг привратник из дома управляющего позвал его. Габаль с удивлением обернулся, подошел к нему, и они встали у самых ворот, тепло пожимая друг другу руки. Расспросив его обо всем, привратник сообщил, что ханум хочет его видеть. Этого приглашения Габаль ждал с самого своего появления на улице. Сердце подсказывало, что скоро он его получит. Сам он не мог явиться незваным гостем туда, откуда ушел. Поэтому решил не просить о встрече, чтобы не вызывать подозрений ни у управляющего, ни у надсмотрщиков, пока они сами его не позовут. Как только он переступил порог дома, как весть об этом разлетелась по улице. Проходя в гостиную, он быстрым взглядом окинул сад с его высокими деревьями тутовника и смоковницы и розовыми кустами по углам. Однако зимний воздух впитал их привычный аромат. Крутом было светло и спокойно, из проплывающих мимо белых облаков лился свет. С трудом отгоняя от себя нахлынувшие воспоминания, Габаль поднялся по лестнице. Войдя в зал, он увидел ханум и ее мужа сидящими в ожидании. Габаль посмотрел на мать, их глаза встретились, и женщина, отдавшись чувствам, поднялась ему навстречу. Он припал к ее рукам и начал их целовать. Она нежно прикоснулась губами к его лбу. Габаль почувствовал, как его охватывает любовь к ней и счастье. Он повернул голову к управляющему и увидел, как тот неподвижно сидит, наблюдая за ними холодным взглядом. Аль-Эфенди протянул ему руку, немного привстал со своего места и тут же сел обратно. Хода оглядела Габаля с удивлением и тревогой — худощавый, в грубой галабее с толстым поясом, в изношенной обуви, выгоревшей шапочке на густых волосах — в ее взгляде сквозила жалость. Взгляд выразительнее слов говорил, что ей больно видеть его живущим другой жизнью, словно последняя надежда, которую она лелеяла, разбилась вдребезги. Хода пригласила Габаля сесть рядом и в полуобмороке опустилась в свое кресло. Понимая, что с ней творится, Габаль твердым голосом начал рассказывать о жизни у рынка на аль-Мукаттам, о своем ремесле и семье. Он восторженно описывал свою жизнь, несмотря на все трудности. Ходе было неприятно слушать его рассказ.
— Жизнь идет своим чередом. Но как же ты мог не зайти к нам сразу, как вернулся на улицу? — спросила она.
Он чуть было не проговорился, что именно ради ее дома он и вернулся сюда, но решил сообщить об этом позже, когда наступит подходящий момент. Он еще не пришел в себя от этой встречи.
— Я хотел зайти, но у меня не хватило смелости появиться здесь после всего, что произошло, — ответил он.
Вдруг аль-Эфенди грубо спросил:
— Зачем же ты пришел, если там тебе так хорошо живется?
Ханум посмотрела на мужа с упреком, но он не обратил на это внимания. Габаль же ответил, улыбнувшись:
— Возможно, господин, я вернулся для того, чтобы встретиться с вами.
— Но ты, бессердечный, не зашел к нам, пока мы не пригласили тебя, — укоряла его Хода.
Склонив голову, Габаль ответил:
— Поверьте мне, госпожа, каждый раз, когда я вспоминал обстоятельства, вынудившие меня покинуть дом, я проклинал их всей душой.
Аль-Эфенди недоверчиво посмотрел на него, спрашивая, что он имеет в виду, но Хода опередила его:
— Тебе ведь уже известно, что род Хамданов прощен ради тебя.
Габаль понял, что сцена семейной идиллии подходит к концу и что сейчас надо будет выдержать бой.
— Да, госпожа, — ответил он. — Они страдают от унижения, которое хуже смерти. Среди них есть и убитые.
Аль-Эфенди с силой сжал четки и злобно вскрикнул:
— Они преступники! Они получили по заслугам!
Хода замахала руками, умоляя его:
— Давай забудем прошлое!
Но аль-Эфенди настаивал:
— Кодра не мог оставаться неотомщенным.
— Настоящие преступники — надсмотрщики! — твердо заявил Габаль.
Аль-Эфенди нервно подскочил и пожаловался жене:
— Я пошел у тебя на поводу, позвал его, а видишь, что вышло.
Не скрывая своей решимости, Габаль сказал:
— Господин! Я в любом случае собирался к вам. Только признательность этому дому за все добро заставила меня выжидать, пока вы сами не пошлете за мной.
Управляющий с опаской посмотрел на него.
