шанс занять завидное положение в нашем квартале, — вспылил Шафеи. — А ты только и думаешь о том, чтобы уподобиться знахарке. Стыд какой! Скажи, какая муха тебя укусила? Обещай, что женишься и не будешь делать из нас посмешище.
— Я не женюсь на ней, отец!
Шафеи не принял его ответа.
— Я сам пойду к Ханфасу и буду просить породниться с нами.
— Не делай этого, отец!
— Тогда объясни мне, что с тобой, мальчик?
— Не сердись на него, ты же знаешь, какой он! — взмолилась Абда.
— Лучше бы не знал! Вся улица презирает нас за его чувствительность.
— Дай ему время подумать.
— Все его сверстники уже обзавелись детьми и твердо стоят на ногах! — Шафеи со злобой взглянул на сына и сердито спросил: — Ты такой бледный, будто не мужчина!
Рифаа вздохнул. Грудь его вздрогнула, он уже был готов расплакаться. Гнев сжирает последние отцовские чувства. Почему здесь с ним жестоки настолько, что дом стал тюрьмой? Ему захотелось оказаться в другом месте, среди других людей.
— Не мучай меня, отец, — сказал он осипшим голосом.
— Это ты мучаешь меня с тех пор, как родился!
Рифаа опустил голову, пряча от родителей лицо. Шафеи попытался обуздать свой гнев и понизил тон:
— Боишься? Или вообще не хочешь жениться? Признайся или отправляйся к Умм Бахатырхе, она, вероятно, поняла о тебе то, чего не поняли мы.
— Нет! — воскликнул Рифаа.
Он внезапно встал и вышел из комнаты.
49
Дядюшка Шафеи спустился, чтобы открыть мастерскую, и вопреки своим ожиданиям не обнаружил там Рифаа. Звать его он не стал, сказав самому себе, что разумнее не показывать обеспокоенность его отсутствием. День медленно потек. Лучи солнца уже спускались по стене к куче опилок у ног Шафеи, а Рифаа все не объявлялся. Наступил вечер, и Шафеи, раздраженный и вне себя от гнева, закрыл лавку. Как обычно, он направился в кофейню Шалдама и сел на свое место. Увидев, что поэт Гаввад пришел один, он очень удивился:
— Где же тогда Рифаа?
Нащупывая дорогу к лавке, поэт ответил:
— Я не видел его со вчерашнего дня.
— А я не видел его с тех пор, как он ушел от нас после обеда.
Гаввад вскинул седые брови и спросил, выпрямив спину и прижав к себе ребаб:
— Между вами что-то произошло?
Не ответив, Шафеи резко поднялся и покинул кофейню. Шалдаму была непонятна озабоченность Шафеи, и он рассмеялся:
— Такого в нашем квартале не случалось с тех пор, как Идрис сколотил свою лачугу. В детстве я пропадал целыми днями, и ни у кого голова обо мне не болела. А когда я возвращался, отец, да примет Всевышний его душу, кричал: «Чего тебя принесло, собачий сын?» Сидящий в центре Ханфас добавил:
— Значит, он не был уверен, что ты его сын!
Кофейня взорвалась от смеха. Кто-то похвалил Ханфаса за тонкое чувство юмора. Шафеи же направился домой. И когда он спросил жену, не вернулся ли Рифаа, женщину охватила тревога: «Я думала, он с тобой, в мастерской, как всегда». Она разнервничалась еще больше, когда муж сообщил ей, что и у Гаввада сегодня Рифаа не появлялся.
— Куда же он тогда делся? — спросила жена.
Послышался голос Ясмины, которая подзывала к окну торговца инжиром. Абда с сомнением посмотрела на Шафеи. Он покачал головой и сухо засмеялся.
— Такая, как эта, и избавляет от сомнений! — сказала Абда.
Только от отчаяния Шафеи пошел в дом Ясмины. Он постучал, и она открыла. Удивившись, она отступила назад.
— Вы?! — спросила она с торжествующим видом.
Мужчина отвел глаза от ее прозрачной рубашки и грустно спросил:
— Рифаа у тебя?
Ее удивление только возросло:
— Рифаа?!
Шафеи смутился. Она указала внутрь:
— Посмотри сам!
Шафеи повернулся, чтобы уйти.
— Что, сегодня он стал совершеннолетним? — бросила она ему вслед со смехом.
Он услышал, как она обратилась к кому-то в комнате:
— В наши дни за юношей следят строже, чем за девицей!
Абда ждала его в галерее.
— Давай вместе сходим на аль-Мукаттам, — предложила она.
— Накажи его Господь, — вспылил Шафеи. — И это награда за целый день изнурительного труда!
До рынка аль-Мукаттам они доехали на повозке, запряженной ослом, расспросили там о сыне всех старых соседей и знакомых, но безрезультатно. Конечно, бывало, что он отсутствовал часами, бродя по пустыне и забираясь в горы, но никому и в голову не приходило задерживаться там до столь позднего часа. Они вернулись в квартал ни с чем, обеспокоенные еще больше. Все уже обсуждали исчезновение Рифаа, а несколько дней спустя высмеивали это в кофейне, в доме Ясмины, да и во всем квартале. Люди придумывали все новые шутки о его перепуганных родителях. Умм Бахатырха и дядюшка Гаввад были единственными, кто разделял несчастье Шафеи и Абды. «Куда же он пошел? — сокрушался Гаввад. — Он ведь не такой. Иначе мы бы так не огорчались». А однажды пьяный Батыха заорал на улице «Люди добрые! Мальчика не видали?» — будто речь шла о маленьком ребенке. Квартал разразился смехом, а ребятня принялась его передразнивать. От горя Абда слегла, а Шафеи продолжал работать в мастерской, рассеянный, с покрасневшими от бессонницы глазами. Закия же, жена Ханфаса, больше не навещала Абду и при встрече делала вид, что незнакома с ней. Однажды Шафеи распиливал доску, когда услышал крик возвращающейся Ясмины:
— Дядя Шафеи! Смотри!
Она указала туда, где у самой пустыни кончалась улица. С пилой в руках Шафеи вышел из мастерской и увидел сына, неуверенным шагом бредущего домой. Шафеи бросил инструмент у дверей и побежал ему навстречу. С удивлением разглядывая Рифаа, он схватил его за руки:
— Рифаа! Где ты был?! Ты не думал о том, что мы переживаем за тебя? Несчастная мать чуть не умерла от отчаяния.
Юноша ничего не ответил. Отцу бросилась в глаза его худоба.
— Ты заболел? — спросил он.
Рифаа в смятении сказал:
— Нет. Пойдем к матери!
Подошедшая к ним Ясмина недоверчиво спросила у Рифаа:
— И где же ты был?
Он даже не посмотрел в ее сторону. Вокруг собрались мальчишки. Они с отцом направились в дом, а вместе с ними Умм Бахатырха и дядюшка Гаввад. Абда, увидев Рифаа, вскочила с постели, прижала сына к
