что полиция нагрянула в дом, что болезнь унесла Тахию и ее ребенка. Но есть и другой убийца — это мое воображение. Оно сообщило в полицию, оно убило Тахию, оно же сгубило младенца. Настоящий герой пьесы — воображение. Вот, в чем драматизм обстоятельств. В этом будет мое признание, и в этом будет искупление моего греха. Так я впервые напишу настоящую пьесу. Думаю, Сархан аль-Хиляли выбросит ее. Он и иже с ним посчитают, что я признаюсь в правде, которая лежит на поверхности, а не в скрытом замысле. Однако все это — ничтожные потери на пути к искусству, на пути к очищению. На пути борьбы, необходимой человеку, родившемуся и выросшему в грехе и твердо решившему восстать.
Меня охватила творческая горячка.
В назначенный час я направляюсь к Сархану аль-Хиляли. Месяц, который он взял на ознакомление с пьесой, прошел. Сердце бешено бьется. На этот раз отказ будет последней каплей отчаяния. Однако в его глазах я увидел загадочную улыбку, перевернувшую мою порабощенную горем душу. Исполненный надежды, я присел по его знаку. Он произнес громогласным голосом:
— Наконец ты написал настоящую драму…
Он бросил на меня вопрошающий взгляд, будто спрашивая «Откуда это у тебя?» В этот момент все мои тревоги — пусть и временно — испарились, и я почувствовал, как краска залила мое лицо. Он сказал:
— Великолепно, страшная сила, будет успех. Почему ты назвал ее «Торжество возвышенного»?
Я, смутившись, ответил:
— Не знаю…
Он самодовольно засмеялся:
— Авторы не должны меня обманывать. Наверно, ты имеешь в виду торжество нравственной борьбы, несмотря на то, что кругом одни пресмыкающиеся. А, может, играешь словами, и подразумевается обратное?
Я улыбнулся с довольным видом. Он продолжил:
— Я дам тебе триста фунтов. Щедрость, наверное, мое единственное достоинство. Это огромный гонорар для первой работы.
Если бы ты была жива, то разделила со мной эту радость…
Немного подумав, он спросил:
— Ты как будто ждешь от меня вопросов, которые не дают тебе покоя?
— Это всего лишь пьеса, ее нельзя рассматривать глубже.
— Отличный ответ! Для меня важна только пьеса. Но она вызовет подозрения у твоих знакомых…
Я спокойно ответил:
— Мне нет до этого дела.
— Браво! У тебя еще что-то?
— Я хотел начать писать новую пьесу.
— Браво! Плодотворный сезон… Я жду тебя… Представлю текст труппе будущей осенью…
В моем скромном жилище меня часто охватывает тоска. Я хотел бы найти другое, но где? Я изменил комнаты до неузнаваемости. Продал кровать и вместо нее купил новую. Тахия значила в моей жизни гораздо больше, чем я себе представлял. В начале, находясь в шоке, я не почувствовал своего горя, но постепенно оно все сильнее давало о себе знать, и единственная надежда оставалась на то, что время его залечит. Многие решат, что я убил ее, но сейчас она знает всю правду. Незадолго до начала осени мои родители вышли из тюрьмы. И посчитав, что долг выше эмоций, я встретил их с любовью и сочувствием. Я нашел их совершенно раздавленными, и тоска моя усилилась. Сархана аль-Хиляли я попросил принять их на прежнее место работы в театр. Обеспечив их работой, я смогу уйти и посвятить себя творчеству. Он не возражал, но они, чувствуя ненависть к театру и к людям, в нем работающим, отказались наотрез. За исключением дядюшки Ахмеда Бургуля и Умм Хани никто не снизошел до того, чтобы их навестить. Я испытывал от этого удовлетворение, потому что события соответствовали описанному мною в пьесе. Отец остался мне чужим, несмотря на то, что ему пришлось отказаться от опиума. Между нами не было никакой связи. Правда, я так и не понял его, и не думаю, что когда-либо пойму и успокоюсь. Пьеса требовала, чтобы я изобразил его жертвой наркотиков и нищеты. Интересно, что он скажет о своей роли? Смогу ли посмотреть ему в лицо после премьеры?! А мать не потеряла связи со мной, она желает участвовать в моей жизни. Но я хочу остаться свободным и мечтаю подыскать новое жилье, хотя бы комнату. Даже если и не питаю к ней любви, то точно не держу на нее зла. Она удивится, когда увидит себя на сцене. Она поймет: мне известно все, что она пыталась от меня скрыть. Смогу ли я после этого посмотреть ей в глаза? Нет. Я оставлю их, прежде обеспечив. Лавка — хорошая идея, которая принадлежит Ахмеду Бургулю. Я надеюсь, что они обретут себя и искренне раскаются.
Я стою лицом к лицу с Тариком Рамаданом. В театре мы обменивались формальными приветствиями. На этот раз он врывается ко мне с присущей ему грубостью. Он из тех немногих, у кого нет ни чести, ни совести. Сколько раз я упрекал Умм Хани за сожительство с ним. Он начал беззастенчиво лгать:
— Я пришел поздравить тебя с пьесой.
Ты пришел, чтобы учинить подлый допрос. Однако я подыграл ему и поблагодарил. Как бы невзначай он передал мне мнение режиссера:
— Герой мерзок и отвратителен до тошноты. Публика не будет ему симпатизировать.
Я пропустил это суждение мимо ушей. Герой не таков ни в жизни, ни в пьесе. Тарик набрасывается на меня. Я с презрением посмотрел на него. Он спросил:
— Ты понимаешь, что сюжет пьесы вызовет поток слухов в твой адрес?
— Меня это не волнует.
И вдруг он произнес с нескрываемым возмущением:
— Какой хладнокровный убийца!
Я презрительно парировал:
— Вот ты и возвращаешься к прошлому. Для меня оно — опыт любви, а для тебя только горький опыт.
— Сможешь оправдаться?
— Я не обвиняемый, чтобы мне это требовалось…
— Скоро ты окажешься в прокуратуре.
— Ты злобный придурок.
Он поднялся, усмехнувшись:
— В любом случае, она заслуживала смерти.
И ушел, бормоча себе под нос:
— А ты заслуживаешь виселицы…
Этот неприятный визит заставил меня задуматься. Я убедился, что необходимо скрыться от глаз глупцов. Заслуживаю ли я виселицы? Нет… Даже учитывая мои тайные помыслы. Мое воображение было просто способом бегства от будничных забот, но не от любви и моей возлюбленной. Они были вызваны сиюминутным помешательством, а не итогом размышлений. В любом случае, я избавился от этой нечисти.
Риелтор нашел мне комнату в пансионе «Coute d`Azur» в Хелуане. Так я снова остался наедине с книгами и моим воображением. Почти все время я проводил в комнате, только ночью находил время, чтобы прогуляться. Я бросил работу, у меня осталось только творчество. Для себя я решил, что должен сосредоточиться на одной идее из десятков, витающих в моем воображении. На поверку, однако, мне стало ясно, что у меня нет ни одной идеи. Что это? Я живу не в одиночестве, а в пустоте. На меня накатывала
