Я с насмешкой сказал:
— Легкая жизнь бывает только у негодяев. Страна стала сплошным притоном. Почему полиция нагрянула в дом Карама Юнеса, ведь он проворачивает те же делишки, что и наше государство?
Доррия рассмеялась:
— Времена сексуальной монополии!
— Я — человек, отвергнутый своей родовитой семьей, так как не вышел в люди. Почему неудача преследует меня?
— Эх ты, вечный неудачник, нашедший себе теплое местечко при Умм Хани!
Вечер премьеры 10 октября. Сегодня на улице дует приятный ветерок, а в зале появляется ощущение, что скоро будет нечем дышать. Среди зрителей Карам Юнес, Халима, аль-Хиляли и Фуад Шельби. Я единственный, кто на подмостках повторяет роль, уже сыгранную в жизни. Исмаил исполняет роль Аббаса. Жизнь старого дома вновь выставляется напоказ во всем своем бесстыдстве, и, кроме того, показаны еще новые, более дикие злодеяния. Директор играет в азартные игры и проникает в спальню Халимы. Непристойности следуют одна за другой, и, наконец, их венчают измена и убийство. Впервые в жизни мои сцены завершаются аплодисментами. Успех пьянит. Видит ли Тахия нас с того света? Успех опьяняет все больше. Публика то замирает в молчании, то взрывается овацией. Трусливого преступника-драматурга нет. Чем это отдается в душе у Карама и Халимы? Они постареют, когда занавес опустится в последний раз.
Мы собрались в буфете на традиционный банкет. Впервые в жизни мое присутствие замечают. Теперь я — совершенно другой человек. Тахия из небытия творит больше, чем просто мужчину. Рот Умм Хани растянулся в широкой улыбке. За каждым гением стоит женщина. Сархан аль-Хиляли обратился ко мне:
— Ну, что я тебе говорил?
Фуад Шельби добавил:
— Рождение большого артиста…
У самого Исмаила сквозь дежурную улыбку просочилась ревность. Я сыграл любовь, равнодушие и безумие… Живот мой набит шаурмой и коньяком. Последний начинает действовать вместе с хмелем успеха. Даже автор не решился испить это. Халиму я увидел в наряде, который она взяла напрокат у Умм Хани.
Около трех часов ночи я вышел из театра. Умм Хани поддерживала меня под руку, а я взял под руку Фуада Шельби. Он сказал:
— Давай прогуляемся по Каиру. Только в это время город полон достоинства.
Умм Хани заметила:
— Мы далеко живем.
— Я на машине. Мне нужна кое-какая информация о тебе…
Я спросил:
— Напишешь обо мне?
— Конечно.
Я рассмеялся и, отвечая на его просьбу, пустился в рассказ о своем прошлом:
— Я родился в Маншият аль-Бикри. Наши виллы стояли по соседству… Семейство Рамадан и семейство аль-Хиляли… Мой отец Рамадан был бригадным генералом, одним из командующих бывшей армией… Аль-Хиляли был землевладельцем… Я был старшим сыном, Сархан — единственным… Один брат у меня консул, другой — советник, третий — инженер… Короче говоря, нас — меня и Сархана — выгнали из старших классов школы, откуда мы вышли неучами, не считая, конечно, большого опыта посещения публичных домов, баров и употребления наркотиков… Мой отец не оставил мне ничего… Сархан же унаследовал семьдесят федданов земли… Из любви к власти и женщинам он собрал труппу… Я работал у него актером… Связь с моими братьями прервалась… Рядовая зарплата… Бесчисленные мелкие долги… Если бы не женщины…
Умм Хани ахнула. Фуад спросил:
— Ты наверняка увлекался политикой?
Я снова засмеялся:
— Я не принадлежу ни к какой партии, кроме партии жизни. Я и Карам Юнес — духовные близнецы. Говорят, своим появлением на свет он обязан шлюхе. Ладно. А я родился в почтенном семействе. И как ты объяснишь нашу схожесть? Значит, талант не зависит от среды! Оба мы ненавидим приличную жизнь… Нас роднит то, что мы говорим правду, когда остальные лицемерят.
Умм Хани спросила:
— Ты будешь писать этот бред?
Я сказал вызывающе:
— Фуад сам из нашей партии!
Он пробурчал:
— Вот нахал… Разве ты не допускаешь существования честных людей в полном смысле этого слова?
— Конечно, и один из них — уважаемый Аббас, автор «Торжества возвышенного»… Он идеалист, как ты знаешь, поэтому бросил родителей за решетку и убил жену и ребенка!
Умм Хани полюбопытствовала:
— Что же ты напишешь?
Когда мы подошли к его «Фиату», он ответил:
— Я не такой сумасшедший, как он.
Перед кварталом аль-Кальа мы вышли из машины. Он не поехал дальше из-за разлитых сточных вод. Мы шли по разбитому тротуару, и наше упоение испарялось под воздействием мерзкого запаха. Будет ли успех и дальше, или нет? Избавлюсь ли я от этого мрачного квартала и этой женщины более центнера весом?!
Мы с Тахией выходим из старого дома у щебневого рынка и направляемся в театр. Она укутала свои аппетитные формы в пальто, и в темноте вечера мы пробирались сквозь волну холода. Я подумал, что ее тело создано для постели, а не для театра, и что оба мы в творческом кризисе. Я сказал ей:
— Когда мы пили чай, я поймал мальчишку на том, что он украдкой смотрел на тебя пожирающим взглядом.
— Аббас? Он подросток.
— В один прекрасный день он станет большим развратником.
— Он воспитан и не имеет ничего общего с тем, что творится у него дома!
— Сын Карама и Халимы, да еще в наш чудный век — чего иного от него ожидать?
Сейчас я понял: тогда я упустил что-то из того, что творилось у нее в душе.
Сархан аль-Хиляли говорит мне со смехом:
— Я и не представлял тебя в образе печального героя-любовника…
— А представлял ли ты, что когда-нибудь мы перейдем канал и одержим победу?
— Она также бедна, как и ты.
— Поговори с ней. Прошу тебя!
— Ненормальный! Она решила уйти из театра. Вот наваждение брака.
— О, черт! Я сойду с ума.
— Это злость, ничего более.
— Уж поверь мне.
— Прагматик не переживет неудачи!
— Это не так.
— Но это всё. Немедленно вернись к Умм Хани, ты не найдешь никого другого, кто даст тебе взаймы.
После раздумий я сказал:
