прием, мы приглашены. Не пойти невозможно – будут самые важные лица.
– Тебе, – он успел укорить себя за мальчишество, но так и не остановился, – эти самые лица важнее меня? Я улечу! Мы никогда больше не встретимся!
– Я понимаю.
– Ты же говорила, что всю жизнь любила меня!
– Мишенька, – Надя вздохнула, – конечно, любила.
– А теперь? Когда я рядом, когда примчусь в любую секунду, только скажи – больше не любишь?
– Дело не в этом, – торопливо опровергла она.
– А в чем?
– У нас с тобой разные жизни. Разные судьбы.
– Но ты сама мне сказала!
– Миша! Я увидела тебя, и юность словно вернулась. Такое это было волшебное чувство.
– И у меня, – удивился он тому, как точно она передала словами его ощущения.
– Но ты только подумай – романтика, случайная встреча. У меня в голове все смешалось!
– Конечно, – решительно подтвердил Фадеев, – потому что это – судьба. Если мы с тобой снова встретились, значит, в этом есть смысл!
– Узнаю летчика, – ее смех, как и раньше, заставил его сердце стучать быстрее, – типичное суеверие авиатора!
– А ты, – спросил Фадеев с запалом, – ты его уже растеряла?!
– Наверное, – она погрустнела, – я ведь не летаю уже двадцать лет.
– Хорошо, – Михаил Вячеславович смягчился, испугавшись, что обидел ее, – давай встретимся завтра.
– Не знаю.
– Да что же тут знать?!
– Я не знаю, кому и зачем это надо! – Она говорила взволнованно. – Мы разные люди, Миша. Из разных миров. У нас давно закончились общие интересы. О чем говорить?
– О нас с тобой! Я же тебя люблю, ни спать не могу, ничего, только о нас с тобой думаю…
– Да нет никаких «нас с тобой», милый мой заяц!
– Прекрати называть меня зайцем! – Фадеев вспылил.
– Ну вот, – засмеялась она, – я же тебе говорила! Нас нет. Есть ты в моем воображении, а я – в твоем. Ты думаешь, надо все это разрушить?
– Я думаю, нам надо встретиться!
– Хорошо, – Надя устало вздохнула.
– Что – хорошо?
– Если ты этого хочешь, я подумаю.
– Где и когда?
– Мишенька, – снова сводящий с ума серебристый смех, – время и вправду над тобою не властно!
– Завтра?
– Я подумаю и найду тебя. Договорились?
– В пятницу я возвращаюсь в Москву. – Фадеев испугался, что она обещает его найти, только чтобы закончить их разговор. Было в ее тоне что-то ему незнакомое, как будто они и вправду говорили друг с другом из разных миров. Только смех оставался прежним.
– До пятницы целая вечность. Где ты живешь?
– В «Мариотт».
– Хорошо. Я запомню. Прости, сейчас мне пора.
– Я буду ждать, Наденька, – он продолжал настаивать, хотя ее холодный тон не давал никакой надежды.
– Понимаю, – голос Нади вдруг оттаял, – но ты не обижайся. И не забывай: я любила тебя.
Она отключилась, а Михаил Вячеславович еще долго слушал короткие гудки, прежде чем догадался нажать «отбой».
И это весь разговор! Все, что она могла сказать ему после долгих лет разлуки и того, что он признался в любви. Не в прошлом, не тогда, а сейчас. Но неужели молодость человека вместе с чувствами проходит, чтобы уже не вернуться?! Нет. В это нельзя поверить – он-то надеется, страдает и любит, как прежде. В нем ничего за эти годы – и она признала! – не изменилось. Только настырное чувство потерянного времени засело в глубине души из-за Наденьки. Из-за того, что так глупо ее потерял и, как ни старался, не мог справиться с этой потерей.
Откуда такая напасть? Очередной переходный возраст в пятьдесят, что ли? Сколько их уже было! Только раньше проходило все проще – бегаешь, носишься, весь в делах и заботах. Даже задуматься толком некогда. А сейчас мысли такие настырные стали. Ни работать, ни жить не дают. Надо было все-таки на встрече с Наденькой настоять – мужчина он или нет! Он просто обязан ее увидеть. Она на него посмотрит, возьмет за руку и сама все поймет. Поверит, что не было многих лет разлуки, что сильные чувства нетленны, что молодость не прошла. Поверит так, как поверил он!
Фадеев подошел к окну и раздвинул портьеры. Яркий свет больно ударил в глаза. Он зажмурился, отругав себя старым кротом, и тут же вернул тяжелые шторы на место. Нет уж. К встрече с внешним миром он пока не готов – слишком тяжело навалились мысли. Зачем он прожил на свете свои пятьдесят лет, если главное – то, что дается лишь избранным, – все-таки упустил?
Михаил Вячеславович снова лег на кровать и прикрыл тяжелые веки.
Конечно, кое-что и он в этой жизни сделал. Добился, как ни тяжело было, неба; достиг самых вершин. Отца, твердившего: «Выучишься на хорошего летчика – всегда в цене и почете будешь», не подвел. Из того, что положено каждому мужику, все выполнил. Сына вырастил и дочку родил. Дом построил. Деревьев посадил столько, что не сосчитать. А все равно словно что-то утратил.
Фадеев снова, хотел он того или нет, прокрутил в голове всю свою жизнь. Мысли скакали, как блохи: из детства – в юность, из юности – в зрелость. Но и разговор с Наденькой все никак не шел у него из головы, звучал рефреном всем размышлениям, как будто именно в нем крылся ответ. Только какой там ответ?! Сплошные вопросы! В сотый раз восстановив в голове разговор – от первого до последнего слова – Михаил Вячеславович разозлился. Вот что в результате получается: он ради встречи с ней все в своей жизни с ног на голову перевернул, а она даже видеть его не хочет! Два дня назад «любила тебя всю жизнь», а сейчас «мы из разных миров». Как же так можно?!
Фадеев быстро остыл и почувствовал, что зол все-таки больше на себя, чем на Наденьку. Сам он все перевернул! Позволил старой любви прорваться на волю, не думая о последствиях. Молодость его, видите ли, захлестнула! Но ведь и Люду он тоже любит, зачем же с Наденькой лезет тогда на рожон? Вот и не спит, мается вторую ночь напролет – самого себя понять не в состоянии. Встал, как баран: ни взад ни вперед. И упрекал себя, и казнил, и мучился, а что толку? Ясности никакой.
Хорошо, из ребят никто не видел, как великому Фадееву по ночам за стаканом в баре не спится, – подумают еще чего. А ему и не спится, и не пьется, и все кувырком. Стоило столько лет жизни прожить, чтобы оказаться вдруг на распутье.
Ладно, пора с этим делом насильно заканчивать, если само по себе не получается. Хватит умирать от любви, как мальчишка! Женщины женщинами, а у мужика в жизни на первом месте работа: главная идея, ради которой он трудится и живет. Вон все мысли о Наде! Что ему, больше задуматься не о чем? Он серьезный руководитель крупной компании, надо брать себя в руки.
Даже Ильюшин, почему-то все чаще приходивший Фадееву на память, не дурак был за бабами ухлестнуть, но дело-то от этого не страдало. Выкладывался человек, выжимал из себя все силы до последней капли: знал, что от авиации зависит победа в войне и будущее России. Творил чудеса каждый день: на ходу штурмовики свои совершенствовал, перекраивал.
С производством в военные годы сегодняшний труд людей даже сравнивать нечего: вся страна работала с нечеловеческим энтузиазмом. Сто самолетов в сутки выпускали! Из них до сорока «Илов». Ильюшин лично за всем следил, и сотрудников своих приучил к ответственности. Да и после войны, однажды взяв такой темп, не мог остановиться: в его КБ за год по три новых самолета проектировали!
А сейчас. Фадеев тяжело вздохнул, почувствовав в сердце острую боль, которая возвращалась к нему всякий раз, как он задумывался – последнее время все чаще – на эту тему. Стыдно подумать о том, что с родным авиапромом сделалось. Новых разработок в производстве днем с огнем не сыскать, а те самолеты, что уже выпускаются, выходят по одной, по две штуки в год. Немыслимо! До смерти обидно.
И сам он тоже, конечно, хорош – великий Фадеев! Что сделал для того, чтобы авиация в отечестве процветала? Летает себе на зарубежной технике, в ус не дует. Конечно, можно списать свою пассивность на то, что изменить ситуацию он не в силах: систему не переломишь. Времена настали такие – сплошная дележка бюджета, и не ему это менять: веса не хватит.
Те средства, которые выделяются на проектирование целого самолета, если это и происходит, до конечного исполнителя доходят в виде денег на создание одной-единственной стойки шасси. Остальное – неизвестно куда девается. Но вовлеченные в действо лица сыто молчат. И всех все устраивает.
Но кто времена-то наши такими сделал – не люди?! Сам он вот жизни всех учит: энтузиазм, личная ответственность! А при этом подает дурной пример молодым: бездействует, скорбно хоронит заодно с остальными то, что создал его любимый Ильюшин.
Мысли об авиации взбудоражили Фадеева. Сумбур в голове словно рукой сняло – правильно, лучше о самолетах рассуждать, чем о женщинах.
Он взглянул на часы – целых пятнадцать минут вел себя, как подобает серьезному мужику, о Наде даже не думал. Вот так и надо! Поздно в пятьдесят сходить с ума от любви, раньше надо было. А теперь работа, только работа!
Он решительно встал с постели, подошел к окну, снова раздвинул шторы. Сощурился на яркий свет, но заставил себя смотреть – хватит с него двух дней любовной лихорадки, пора выздоравливать. Даже смешно в его-то возрасте, ей-богу. И тут он услышал, как в дверь осторожно постучали. Робко, словно человеку было крайне неловко беспокоить хозяина номера. Фадеев усмехнулся, узнав в такой манере фирменную тайскую деликатность. Со вздохом подобрался к двери и распахнул ее. Перед ним, почтительно склонившись, стоял идеально вычищенный и отутюженный служитель отеля.
– Good morning, Mister, – произнес он на типично тайском английском: Фадеев едва узнавал слова, – I’m sorry. We have urgent mail for you.
– Thank you, – Михаил Вячеславович
