таблетки. Потому что изобретатели всех прочих средств совершенно не позаботились о благе мужчины: презервативы невыносимы, внутривагинальные кремы и капсулы вызывают раздражение головки члена. И всю эту околесицу нес человек, который утверждал, что любит меня больше жизни, что готов ради моего счастья на любые тяготы и лишения, что ради одного моего взгляда отдаст все, что у него есть! В такие минуты я была вне себя от ярости. Готова была его убить.
Видимо, все-таки мужики — это эгоистичные гады от рождения. Живут, получают удовольствие, кормятся за наш счет, пудрят нам мозги и даже ни на секунду не задумываются над тем, каковы наши ощущения и страхи во всей этой нелепой суете ради их радостей! Мне идиотский секс, от которого я не получала тогда ничего, кроме болезненных потертостей и трещинок в промежности, на хрен был не нужен! Просто я боялась ненароком нанести душевную рану этому безумному, влюбленному в меня человеку. Берегла его хрупкое внутреннее равновесие. С такими жизненными установками, как у Ванечки, вполне можно было получить в финале его собственный труп. Убить себя из-за неразделенной любви — это в духе гения. Иван и сам об этом неоднократно говорил.
Однажды, после очередной моей попытки с ним расстаться, он раскаленным железом выжег непонятной формы расплывчатое клеймо на своем плече. Прямо в общаге, пугая соседей стонами и запахом паленого человеческого мяса. Рана заживала долго, несмотря на всевозможные противоожоговые мази. Исходила сукровицей, гноилась и покрывалась ужасной на вид темно-розовой коркой. Когда я потом, причитая и чуть не плача от ужаса, допытывалась, зачем он это сделал, Ванечка ответил просто: «Чтобы физическими муками притупить душевную боль».
Несмотря на все эти дикости и странности, я его тоже по-своему любила. Как гения, как друга, как человека. Я верила в силу его ума, надеялась на то, что он рано или поздно совершит прорыв в науке, станет известнейшим ученым. Я обожала разговаривать с ним: мы по-прежнему вели долгие и страстные беседы на кухне, я, как и раньше, узнавала от него много такого, о чем в учебниках не пишут. Он подсказывал, направлял. А когда в упоении начинал выводить на клочке бумаги такие формулы, которые были под силу далеко не каждому из университетских профессоров, я просто растворялась в своем счастливом и трепетном к нему восторге. Думала, плевать на все — главное ведь его непревзойденный талант. Просто нам, обывателям, не так-то просто это понять, а принять тем более. Но ради гениальности таким людям нужно прощать все! И помогать им изо всех сил. Это долг каждого гражданина, заботящегося о будущем своей страны.
Но только в тот момент, когда дело доходило до расплаты за общение с гением — я уже не имею в виду продукты, добытые мамой, я говорю о собственном пугливом теле, — меня накрывала такая тоска, что хоть в петлю лезь. Да еще этот вечный, не преходящий страх забеременеть, который скручивал и выжимал до последней капли мои натянутые в струны нервы. Гормональные таблетки, которые, между прочим, имели море побочных действий на женский организм — не мог мой Ванечка как взрослый мужик и продвинутый химик об этом не знать, — я пить не могла: желудок подводил. После каждого приема очередной крошечной капсулы меня выворачивало наизнанку. Понятно, что толку от такого предохранения не было никакого. И, промучившись с пару месяцев, я бросила бесполезное дело.
Чертов коитус чем дальше, тем ожесточеннее убивал во мне жажду жизни. Я уже разве что не дрожала от омерзения при каждом прикосновении ко мне тощего тела своего постылого влюбленного гения, а он делал вид, будто ничего не замечает. Не устаю до сих пор благодарить судьбу за то, что я тогда не забеременела.
К моменту окончания Ваней университета СССР больше не существовало. Выстраданный диплом, а уж тем более дальнейшие исследования на заданную советским правительством тему перестали кого-либо интересовать. Всякое финансирование со стороны государства перекрыли. Не просто перекрыли, а словно отрезали раз и навсегда. Студенты — народ предприимчивый, еще и не в таких условиях выживали. Все моментально приспособились: просто подрабатывать стали активней. Преподавателям пришлось сложней, но и они в основной массе весьма грамотно научились выкручиваться. Только вот Ваня никогда не был одним из тех, кто способен мириться с условиями человеческого быта. Для него в одночасье рухнул целый мир. Исследования его — и это самое страшное — вдруг стали никому не нужны. Даже в аспирантуру (уж это-то с самого начала подразумевалось само собой) его теперь не приглашали. А сам он был слишком гордым, чтобы кого-то о чем-то просить.
Университет он окончил, красный диплом получил, в последний раз приехал ко мне домой, чтобы повторить бесконечное «Выходи за меня замуж», и, не получив положительного ответа, вернулся на свою родную Украину.
Кстати, несмотря на все его разочарования в жизни, без трупа, к счастью, обошлось. Забегая много вперед, скажу, что лет через десять, окончательно уже потеряв его след, я случайно столкнулась с Иваном в одном весьма известном столичном казино. Мы не поговорили — его нельзя было отвлекать. Он работал крупье.
Глава 2
К тому моменту, когда я получала в университете свой диплом, стало уже абсолютно ясно, что двигать отечественную науку я не смогу — мои потребности она не обеспечит. А хотела я больше всего на свете иметь собственную квартиру, чтобы избавиться от присутствия в своей жизни отца: как только у нас перестал появляться Иван, он снова осмелел и, осознав, что теперь ему бояться некого, с новой силой принялся изводить меня, бабушку и мать. Он пил беспробудно, притаскивал в дом каких-то подзаборных алкашей, выносил и продавал наши вещи. Одним словом, делал все, чтобы я ненавидела его еще сильнее. И теперь уже не столько из-за себя — мои собственные обиды, какими бы они ни были, притупились, затушевались, почти прошли, — а за маму, которой продолжало доставаться от этой скотины больше всех.
На работу в «РусводКу» — тогда компания только набирала обороты — меня приняли без проблем благодаря рекомендациям однокурсника Ярослава, у которого там работал отец. Сначала я долго размышляла о том, стоит ли из морально-этических соображений связывать судьбу с предприятием, которое занимается таким неблагородным делом — спаивает водкой население страны, — но Ярик объяснил, что работает компания исключительно на производство высококачественной продукции и только на экспорт в страны СНГ. А когда мне озвучили размер заработной платы — в пять раз больше, чем получала на фабрике мама, — я уже без труда убедила себя в том, что русский народ мы с помощью этой компании просто спасем: чем лучше будем работать и чем больше удастся вывозить из России, тем меньше останется спирта в стране. Ну-ну. Только, как ни странно, на том совесть моя и угомонилась.
Начала я с должности помощника директора департамента продаж — то бишь Ярикова отца. Петр Кузьмич мужик был неплохой: грамотный, энергичный, образованный. У него можно было бы многому научиться, если б не одно прискорбное обстоятельство: людей вокруг себя он катастрофически не замечал. По крайней мере, это касалось всех, кто был младше его по чину. Не в его правилах было здороваться, входя в кабинет, не в его привычках задавать вопрос «Как дела?», не в его характере думать и заботиться о подчиненных. Работаешь — давай результат, не умеешь — пошел вон! Вот и все премудрости его высокоинтеллектуальной кадровой политики. И самое удивительное — действовало, черт возьми! Когда стали разваливаться госструктуры, разворовываться заводы, лишились финансирования бесчисленные вузы, НИИ, простой, вчера еще советский, народ оказался без денег и без надежды. Есть в тебе коммерческая жилка — вали в Турцию с огромной клеенчатой сумкой, нет — ложись и помирай. И те счастливчики, которым удавалось пристроиться в «РусводКу», неважно, уборщицей или главным бухгалтером, держались за место так, что клещами не оторвать. Здесь платили деньги, а не пустые обещания. Здесь понятия не имели о человеческом достоинстве, но у всего, в конечном счете, своя цена.
Прошло целых три месяца моей трудовой деятельности в «РусводКе», прежде чем я научилась не обращать внимания на подобное положение вещей и ни на что не обижаться. В чужой монастырь, как говорится, со своим уставом не ходят. Если утром вместо «здрасьте» тебе говорят: «Отправь бумаги», значит, последнее важней; если взамен «спасибо» за кофе получаешь вопрос: «А где сливки?», надо их
