купить, а на будущее запомнить, если шеф назвал «идиоткой», значит, было за что.
Как и все в компании, постепенно я привыкала. Даже нашла способ получать за свои страдания компенсацию — набрасывалась на младших служащих с замечаниями вроде: «Какой дурак это писал?», «Кому делать нечего — такие предложения ваять?». Не знаю, на ком потом срывали злость эти несчастные, но мне однозначно становилось легче. Что и требовалось доказать!
Через полгода я окончательно усвоила, с кем и что здесь можно, а с кем ничего нельзя. На этом моя адаптация в компании была успешно завершена. Работать стало уже легче — я полностью освоила круг своих обязанностей, научилась обращаться с противной офисной техникой: факсом, селектором, копиром, шредером, сканером, кофеваркой — и начала разбираться, что к чему в коммерческой организации «РусводК».
Единственное, чего мне так и не удалось добиться, — чтобы многоуважаемый Петр Кузьмич выучил мое имя. По селектору и лично он обращался ко мне милым и универсальным словом «деточка», причем исключительно на «ты». Но, наслушавшись от бывших университетских приятелей и подруг о том, как непросто найти сейчас нормальную, не криминальную, работу и сколько платят в госучреждениях, я ничуть не унывала. Просто целенаправленно, с упорством маньяка, каждый составленный мною документ — от плана встреч на день до всевозможных справок и перечня звонков — подписывала внизу своим именем (шестнадцатым шрифтом!) и рядом ставила дату. Пока шеф не начал жирной нервной линией зачеркивать эту подпись на каждом листе. Волю такого человека, как он, сломить было непросто — с еще большим упорством он называл меня исключительно «деточкой». Я плюнула и смирилась, начав в отместку именовать «деточками» двух юных сотрудниц из канцелярии, только-только закончивших какой-то там филологический вуз.
Через год всю доверенную мне в «РусводКе» работу, благодаря опыту и способностям, я выполняла уже в три раза быстрее, чем в самом начале своей незавидной карьеры. Настало время подумать о росте — благо свободного времени на работе теперь хватало, а плевать в потолок или бестолково чесать языком, перемывая начальству кости, я не собиралась. Нужно было двигаться вверх и вперед. Не всю же жизнь посвятить увлекательному процессу «Подай, принеси, иди на хер, не мешай». Перед самой собой стыдно.
Поскольку химия — моя специальность, о существовании которой за прошедший год я успела практически забыть, — могла пригодиться мне разве что в водочном производстве (а этим занимался другой департамент), пришлось долго и муторно разбираться с тем, что есть основы жизни департамента продаж. Стратегии, рынок, маркетинг. Партнеры, поставки, реклама. Принципы и методы ритейловых, оптовых и дилерских продаж. Я внимательно изучала все внутренние документы, что попадались мне под руку, — благо попадалось все, что направлялось в адрес моего шефа; штудировала международное законодательство в части торговли, таможенных правил России и стран СНГ, с которыми мы наладили контакт. Мне повезло — все, что сегодня отлажено и исправно приносит «РусводКе» прибыль, я наблюдала с момента зачатия, с первого сказанного генеральным директором слова. И потом я продолжала следить за каждым движением отдела продаж и впитывала новые знания как губка.
Прошло всего два года моей работы в «РусводКе», когда я, двадцатичетырехлетняя «деточка», положила на стол Петру Кузьмичу свой собственный бизнес-план выхода нашей компании на рынок Европы. Амбиций мне тогда уже было не занимать. Откуда что взялось?! Ведь не наследственность же это алкоголика-отца и уж тем более не вечно всего опасающейся («Что люди скажут?») мамы. Нет. Скорее уж элементарная жажда жизни, стремление уцелеть в ужасающе несправедливом мире и показать всем кузькину мать! До чертиков надоело, что до этого ее демонстрировали преимущественно мне.
С бизнес-планом я возилась ровно триста шестьдесят пять дней, без праздников и выходных: от идеи до ее реализации на бумаге прошла целая вечность. Производственные данные, потенциальные мощности, себестоимость товара были взяты из реалий «РусводКи»: я не предлагала менять что-то в структуре нашей работы на территории России. Пока не предлагала. Рыночная стоимость в Германии, немецкие дистрибьюторы, потенциальные объемы — вся та информация, которую я заложила в стройные графики и ценила на вес золота, была добыта с помощью Института социальных исследований в Берлине. Вряд ли бы мне удалось на него выйти, как бы я ни старалась, но бог, видимо оценив мое усердие, помог.
В самом начале, в момент зарождения у меня самой идеи вывода «РусводКи» на действительно зарубежный рынок, я помешалась на всем, что было связано с Европой. Дошло до того, что я сутками торчала на тогда еще редких сайтах европейских научно-исследовательских центров, а заодно осваивала Интернет — для России он был еще чем-то вроде невиданного экзотического зверя. Помню, мне с трудом удалось уговорить шефа оплатить подключение: он никак не мог понять, зачем эта «фигня» нужна.
На одном из сайтов я нашла координаты русского ученого Алексея Головина, который жил в Германии и работал в том самом Институте социальных исследований в Берлине. Я набралась наглости и просто позвонила. Представилась менеджером крупной российской компании, объяснила, что руководством передо мной поставлена задача исследовать водочный рынок Германии и рассмотреть возможности сотрудничества. Алексей, конечно, от подобной наглости обалдел, но сразу отказывать не стал: то ли одиноко ему было в этой своей Германии и хотелось с русским человеком поговорить, то ли в принципе русских женщин давно не слышал. В общем, он разрешил время от времени ему звонить и задавать интересующие вопросы. Так мы с ним и созванивались целых шесть месяцев.
Постепенно «деловые контакты» перетекли в какой-то телефонный роман, и это при том, что ни он, ни я друг друга еще не видели. Алексей скоро совсем размяк под телефонными девичьими ласками и выдал всю свою подноготную.
Оказывается, уехал он в Берлин двадцать лет назад, сразу после окончания МГУ. Тогда еще свободно из страны не выпускали, но у Алексея родители были военные, и часть отца базировалась в те годы как раз в ФРГ. Лешеньке повезло. Там он закрепился, сдал языковые экзамены, устроился в институт. А вот его отцу пришлось за счастье своего ребенка ответить. Как только бравый офицер вернулся на родину, его выкинули из партии и разжаловали в лейтенанты. Алексею отец о своих несчастиях ничего не сказал — все это вскрылось уже потом.
В общем-то всю жизнь, можно сказать, Леша за границей и прожил — от русского человека в нем уже мало что осталось. Единственной неизменной чертой сохранилась любовь к русским женщинам. Я так поняла, ради жизни за границей он бросил в юности в Москве какую-то милую сердцу барышню. Девушка недолго думала и вышла замуж за простого русского парня. А «немец» Леша получил глубокую моральную травму, которую, будучи уже мужиком сорока трех лет, никак не мог пережить. В целом все это не очень интересно. Меня волновало другое — согласится ли новый знакомый помочь мне добыть нужную информацию. И пригласит ли к себе. Только в Германии и с его помощью я могла выйти на местных дистрибьюторов и понять, как они работают, познакомиться от имени «РусводКи» с нужными людьми, собрать информацию и провести под прикрытием института — тем более, что у них там была какая-то специальная кафедра, анализировавшая потребительскую корзину, — фокус-группы и опросы населения. Им же ничего не стоило добавить в анкеты пару вопросов об интересующем меня предмете!
Сейчас я просто себе удивляюсь: это какой же нужно было обладать наглостью и заодно наивностью, чтобы с упорством танка лезть на чужую, по сути, закрытую для посторонних глаз и ушей, территорию. Да еще и настойчиво думать, что «надо именно так».
Закрепив знакомство с Лешей откровением «И у меня не ладится личная жизнь», я заказала себе визитки «Менеджер департамента продаж» на английском языке и бросилась учить немецкий. Исподволь, потихоньку, я подводила Алексея к мысли о том, что он просто обязан помочь мне в работе, а уж за мной не заржавеет. Я пела соловьем слащавые дифирамбы, говорила липкие от избытка сахара комплименты, и Леша действительно пригласил меня к себе, не прошло и шести месяцев. Я оформила визу, взяла на работе отпуск и, скрепя сердце пробив брешь в своих накоплениях на нашу с мамой квартиру, купила билеты на самолет. Все время первого в своей жизни полета я думала только о том, как выглядит мой «немецкий принц» — боялась, что он мне не понравится. Как в воду глядела.
Алексей оказался тощим — даже стройным не назовешь — печальным мужчиной в очках. Встречать меня он приехал, вырядившись по полному параду: в белую рубашку, серый костюм и галстук. Хотя, скорее всего, обольщаться на этот счет не стоило: просто после работы переодеться не успел. Он стоял в зоне прилета с табличкой «Рита Рубина» в руках. Я подумала было, выплескиваясь с толпой русских пассажиров «Аэрофлота», что есть еще время убежать, отказаться от этого доходяги с влажными черными глазами. Но
