В ту ночь Стае так и не заснул. Он ворочался с боку на бок в своей горячей постели и думал о Насте. О том, каким смертельно усталым стал ее взгляд за последние три месяца, о том, как она морщится, когда по приказу Сергеича звонит родителям по громкой связи и в очередной раз врет, будто у нее все хорошо. А мать кричит в трубку, чтобы дочь немедленно возвращалась в Москву – учебный год уже начался! И отец из глубины комнаты добавляет подобно грому, что у него больше дочери нет, что и честь, и совесть променяла она на постель с каким-то проходимцем Колей. Не для того они с матерью кормили ее, растили, чтобы получить на старости лет такую оплеуху. Заканчивался этот монолог словом «неблагодарная», после которого каскадом сыпались короткие гудки. Настя после звонков домой долго плакала, горько и безутешно, а Стае молча страдал и ненавидел себя за то, что не в силах все изменить.
Еще он думал о тонких красных ссадинах на ее спине, о синяках на худеньких запястьях, о том, что, если нет специальных указаний хозяина, она всегда надевает теперь только наглухо закрытые платья. День за днем из нее осязаемой струйкой утекала жизнь. День за днем ручей этот наполнял хозяина похотливым восторгом. Стае представлял себе, как Сергеич хватает Настю жесткими пальцами (он твердо запомнил мерзкое ощущение от их прикосновений на своем лице), как дышит смрадным дыханием прямо в лицо, а она не смеет даже пикнуть, даже поморщиться, стойко охраняя жизнь другого человека. Человека, который предал ее, который умер.
Сколько ни пытался Стае подавить в себе мрачные мысли, они не желали покидать его. Чем больше он думал, тем отчетливее понимал, что в смерти Николая, в его решении покончить с собой был заложен особый смысл. И смысл этот заключался в том, чтобы дать свободу Насте, избавить ее от страданий. Видимо, и он полюбил эту хрупкую девушку, потому не мог простить себя и жестоко искупил вину.
Сергей Сергеевич остался в доме до понедельника. Все было как обычно – к его полному удовольствию и страданиям всех остальных. Настя молчала. Стае разрывался изнутри от ненависти к хозяину и жалости к Насте. Сергеич ни черта не замечал и бурно радовался жизни. Эта садистская радость пожилого мужчины, который с такой жадностью и так неопрятно цепляется за давно ушедшую молодость, выглядела тошнотворной, казалась Стасу преступной. И приходилось прилагать неимоверные усилия для того, чтобы переживания и чувства его не отразились на лице. Наконец утро понедельника пришло. Сергеич, как всегда, поднялся до зари, поставил на ноги весь дом и устроил долгую прощальную сцену у ворот, замусолив своей персональной статуе слюнявыми поцелуями все лицо. Настя не двигалась. Стаса мутило.
– Стасик, – разнеженно пропел хозяин, когда Настя, вытерпев отведенную порцию ласк, скрылась в доме, – я в командировку на две недели лечу. Присмотри, чтобы все в порядке было, – он бросил на Стаса угрожающий взгляд, – и ни звука о Николае.
– Конечно, Сергей Сергеевич, – Стае, превозмогая себя, кивнул, – все, как всегда, будет отлично.
– Верю, – ответил хозяин, втискивая свою тушу в блестящее чрево машины.
Как только ворота за автомобилем закрылись и «Мерседес», вальяжно покачиваясь на кочках, скрылся в лесу, Стае бросился в кабинет Сергеича. «Вот теперь и проверим, насколько ты мне веришь», – бормотал молодой человек, перескакивая через несколько ступеней сразу.
Сергей Сергеевич Стасу доверял: паспорт Насти и ключи от съемной квартиры лежали в его кабинетном сейфе, код от которого Стае прекрасно знал. Хозяин сам показал в свое время, на случай, если понадобятся срочно деньги, документы на дом или землю.
Стае дрожащими от волнения пальцами набрал нужные цифры, повернул в замке ключ и извлек из темного чрева сейфа паспорт Насти. Смирнова Анастасия Петровна. 1978 год рождения. «Ей же всего двадцать два, – мысленно подсчитал Стае, – молодая совсем». Его охватили стыд и ярость одновременно. Он достал ключи от квартиры, запер сейф и сломя голову понесся на второй этаж– в Настину спальню.
Девушка лежала в постели, упершись взглядом в белый потолок. Стае ворвался в комнату, как смерч, но она даже не пошевелилась – не вздрогнула, не посмотрела в его сторону.
– Настя, быстрей! – Стае подскочил к ней и начал поднимать за плечи, вытаскивая из кровати. – Тебе нужно бежать. Отсюда. Из Москвы. А лучше – за границу. Времени нет. За две недели нужно успеть!
Настя продолжала молча смотреть в потолок. Глаза ее были пустыми и мертвыми, как стеклянные бусины грязно-голубого цвета в глазницах дешевой куклы.
– Вставай! – Всегда спокойный и осторожный, Стае разбушевался, как ураган. Он кричал, ругался, тряс ее за плечи.
– Чего ты хочешь? – Настя наконец перевела мутный взгляд с потолка на Стаса.
– Чтобы ты сбежала! – Он, задыхаясь, еще раз, по инерции, тряхнул ее за плечи и добавил тихо: – Быстрей!
Настя села, спустив ноги с кровати, и теперь уставилась в стену.
– Не могу.
– Что с тобой? Не можешь встать? – Стае покраснел, пот катился с него градом. – Ты что, отравилась? Лекарств каких-то раздобыла? Но как – я же все попрятал, ничего здесь нет!
– Я не тра-ви-лась, – по слогам сказала Настя. – Но если уйду, твой хозяин убьет Николая. А я не имею права распоряжаться чужой жизнью, даже если моей распорядились.
И она снова легла, отвернувшись от Стаса и уткнувшись лицом в подушку.
– Настя, – голос Стаса дрожал и срывался, он опустился на колени перед кроватью, – ты не сможешь…
– Что не смогу? – глухо спросила она.
– Не сможешь распорядиться его жизнью. Он уже сам… Повисла такая тишина, что Стасу показалось, будто воздух колет уши своим безмолвием. Настя повернула к нему лицо.
– Что ты сказал? – Ее взгляд перестал быть стеклом. В нем появилось осознанное выражение – ожидание новой боли.
– Он, – Стае закрыл глаза, чтобы не видеть ее лица, – он покончил с собой. Выстрелом в висок. Из револьвера. У себя в квартире. Давно. Уже два месяца как.
Стае частил и проглатывал половину слов, но Настя поняла. Она неожиданно задрожала всем телом, словно ее казнили на электрическом стуле. Кровать содрогалась под этими конвульсиями. А вместе с ней – голова Стаса, которую он, обессилев, опустил на матрас. Из ее глаз на простыни катились редкие, но невероятно жгучие слезы.
– Зачем? – повторяла она непослушными губами. – Если все равно так. Зачем?
Стае больше не мог этого выносить. Он вскочил, покидал первые попавшиеся вещи из шкафа на кровать и начал одевать Настю, как большую непослушную куклу. Руки у нее не сгибались. Голова никак не попадала в горловину свитера. Ноги стали деревянными. Стае промок от пота насквозь и вышел из себя. Но продолжал. До тех пор, пока она не оказалась полностью одетой. Потом вытащил ее на улицу и усадил на скамейку в беседке. Сам сбегал за бумажником. По пути схватил на кухне пакет и запихал туда что под руку попалось: хлеб, печенье, пакет молока. Машины в доме в отсутствие хозяина не полагалось. Продукты раз в два дня привозил муж кухарки на своей древней «копейке». И тут же уезжал.
Стае схватил Настю за руку и вывел через калитку. До ближайшей железнодорожной станции нужно было идти километров семь через лес. Ничего, за пару часов точно дойдут – электричка как раз в семь тридцать. На трассу было лучше не соваться: конечно, немало найдется тех, кто едет в Москву, но Настеньку страшно отправлять с чужими людьми одну. А сам он уехать не мог: нужно будет как можно быстрее вернуться в дом и инсценировать побег. Пока работница не пришла.
По едва заметным тропкам, усыпанным хвоей и поросшим местами бледной лесной травой, они шли на станцию. Настя молча следовала за Стасом. Ноги ее утопали в засохшей хвое. Девушка часто спотыкалась о корни деревьев и падала. Стае поднимал ее, и они продолжали свой безмолвный путь. Настя успела разбить себе коленку о невесть откуда взявшиеся на тропинке осколки красного кирпича. Стае заботливо прилепил к ране смоченный слюной подорожник, а Настя на свое колено даже не посмотрела. Наконец они вышли из леса и уперлись носом в высокую бетонную платформу. Забрались по железной шаткой лестнице наверх, Настя отыскала глазами полуразвалившуюся лавочку и присела. Стае тем временем направился к центру платформы, где красовался облупленный, изъеденный солнцем и дождями билетный киоск. Он был закрыт. Стае внимательно изучил расписание, хотя и так знал его наизусть.
Электричка должна была прийти через двадцать минут. Стае про себя выругал ленивую билетершу, которая всегда уходила домой в перерывах между нечастыми поездами, – кому тут билеты покупать? – и понадеялся, что та вернется хотя бы за десять минут до электрички. Ну а нет, так нет. Значит, ехать
